А останешься, так не волки, но сестрица любимая не побрезгует, мстя за одной ей понятные обиды… и Нат давненько не заглядывал. Оно, конечно, понятно. Дела у него.
И волки опять же, но что Нире делать?
Она прошлась по комнате, которую для любимой внучатой племянницы тетушка готовила, а потому комната эта была невыносимого розового колеру, с обилием рюшечек, оборочек и фарфоровых пузатых младенчиков, которые сбивались в фарфоровые же стаи и смотрели на Ниру рисованными глазами. От этого ей становилось жутко. И тошно.
Не пойдет она замуж! Она… она слишком молода еще… и родители права не имеют… или имеют? И надо было книги по праву читать, небось отыскались бы в отцовской библиотеке, а она все по справочникам… будто бы возможно было женщине в доктора лезть.
Нира села на козетку. Розовую. И, пытаясь хоть как-то справиться с раздражением, швырнула розовой подушкой в розовое кресло… не помогло. Всхлипнула, но поняла, что для слез нет настроения, и подошла к окну. Она стояла долго, как ей показалось, дольше вечности, глазела, что на ночь, черную-черную, угольную даже, что на звезды.
Тени.
Тень. Тень возникла за окном как-то вдруг, заслоняя собою эти самые звезды, и Нира тихо пискнула, а потом тихо же рассмеялась: вот глупая, нашла теней пугаться, тем более что нынешняя — хорошо ей знакома.
Она приложила к стеклу ладони, подтапливая ледяную корку. И сама прижалась, дыхнула жаром.
— А вот и не впущу, — пробормотала под нос Нира исключительно из чувства противоречия и снедавшей ее обиды. Ее тут едва замуж не выдали, а он пропал.
Она подтянула стул и взобралась на него, а потом на подоконник и там уже, дотянувшись до щеколды, с трудом ее открыла. Окна в тетушкином доме были старыми, и открывали их редко.
Нат ввалился вместе со снегом и ветром. На руки подхватил, закружил, прижал к упоительно холодной куртке.
— Я соскучился, — сказал он и носом о шею потерся.
Нос был холодным.
— Ты… отпусти!
Нира попыталась вывернуться, но ее не выпустили.
— От тебя пахнет сладко-сладко… а я клад нашел. Точнее, я думал, что там клад, а оказалось — пыточная…
Отпустил все-таки. И окно закрыл сам.
А выглядит… бледно выглядит. И снова без шапки, этак он все уши отморозит, и зачем Нире муж без ушей? Она хотела сказать, но передумала: еще обидится.
Он смешно обижался. Хмурился. И еще губу нижнюю выпячивал.
Но волосы ему Нира пригладила. В них, жестких и холодных, запутались снежинки, которые таяли, и волосы становились мокрыми.
Снег налип на ботинки и на куртку кожаную, старую… как он не замерз-то в одной куртке.