Только станет ли она это делать? Будут ли ее мягкие руки прясть шерсть, вязать в снопы пшеницу, убирать в погреб мешки картофеля? Покроется ли бронзовым загаром ее фарфоровое лицо, когда она плечом к плечу с тобой будет обрабатывать ваши поля?
Никто не называет меня по имени. Никто меня никак не называет, кроме Даррелла, который обзывает меня Червяком. Мама никогда его не останавливает. Со мной она общается так: «Перебери это», «Вычеши этот мешок шерсти», «Смажь это», «Растопи жир в котелке», «Ты, стой смирно»
Теплота, которая была в ее глазах, куда-то ушла, ее сменил холодный металлический блеск. Папа давно умер, и дочь, которую она помнила, тоже умерла для нее. Она похоронила ее имя в своей памяти.
Никто не называет меня по имени.
Младшие дети вообще его не знают.
Каждое утро перед рассветом я напоминаю его себе и тут же снова забываю.
Меня зовут Джудит.
Я повесила твой букетик сушиться в амбаре, чтобы сохранить и всегда на него смотреть.
Я пропала до того, как он высох. Вернувшись после всех этих долгих лет, я нашла его на том же месте. Он стал таким сморщенным и жалким, что никому и в голову не пришло его убрать.
Он висел, покрытый паутиной, и только я знала, что раньше он был милым свежим букетиком.
Я сняла его с балки, вынесла на улицу и швырнула высоко в осеннее небо, как невеста, бросающая свой букет.
Я столкнулась с учителем на краю леса. Я собирала груши. Он приехал к нам всего две недели назад, закончив академию Ньюкерка, и вышел прогуляться осенним вечером. Он появился неожиданно из-за угла. Я отпрянула и спряталась за деревом, но он все равно меня заметил и снял шляпу. Про себя я прозвала его Долговязым. Его лицо было цвета молодого сыра, непослушные волосы все время падали на глаза, и ему приходилось их откидывать назад. Это был учитель, от которого сбежал Даррелл. Кому, интересно, повезло больше?
Он рассматривал меня как отрывок с латыни, который ему предстояло перевести.
– Добрый вечер.
Он разговаривал со мной.
Я бросилась бежать, уронив груши.
Он за мной.
– Постойте, девушка! Простите меня!
Для своего роста он оказался довольно проворным, и ему удалось схватить меня за руку. Его прикосновение удивило и насторожило меня. Я сжалась как пружина. И все-таки его рука была живой. Как будто это ты прогуливался свежим вечером и захотел со мной поговорить.
– Ради бога, простите меня, – сказал он, глядя на меня с высоты своего роста. При звуке его голоса во рту у меня появился кислый привкус. Он все еще не выпускал мою руку, хоть я и пыталась ее вырвать. У него был высокий, влажный от пота лоб.