Война для этих двух закончится, а потом пришлют взвод с крупнокалиберными пулеметами - и деревни не станет. Партизаны знали тропку через болото, но всем жителям вряд ли удалось бы там пройти. Что могли сделать четыре винтовки, две ручные гранаты и два кинжала против махины, стоявшей за спиной этих двух?
"Нас приперли к стенке, - думал Язеп. - Смерть взяла нас за глотку, и все, что в наших силах, это плюнуть в лицо палачам. Разъярить их. Чтоб они расстреляли наших жен, детей, отцов, матерей и дедов. Сколько пуль в немецком автомате? Как будто тридцать две, то есть нужно три обоймы, чтобы перебить в деревне всех до единого, если мы проиграем бой, а мы, конечно, его проиграем. Что делать человеку, припертому к стенке?
Сидеть и ждать. Не то что раньше, когда, не моргнув глазом, нажимал гашетку. Теперь ты связан по рукам.
Можно было не считаться с людьми, пока те были для тебя чужими, а попробуй-ка сейчас занеси нож над своими".
Кожа была горячая и нежная лишь с тыльной сторси ны руки повыше локтя, а ладони царапали шею, когда жена обнимала Язепа, прижимаясь к нему, и тогда он чувствовал подушечки мозолей, и в каждой такой подушечке билось сердце, отливала и притекала горячая кровь, а потом Язеп вспомнил то, чего нельзя было вспоминать, потому что этого не выразишь ни числами, ни словами.
У троих в деревне были жены, дети, родители, родичи. Эти трое не хотели стрелять.
У четвертого не было никого. Он хотел стрелять.
- Ты бери долговязого, - сказал Язепу тот, у которого никого не было Я возьму другого, того, что поменьше, с нашивками, а Петер с Кажем пускай подстрахуют.
- Какого мне взять? - переспросил Язеп.
Фашисты стерли с лица земли одну деревню, и тот четвертый, которому во что бы то ни стало хотелось стрелять, был из той уничтоженной деревни. Родных его убили, и он жаждал мстить. Он уверял, что этих двух никто не хватится, что теперь, мол, самое время, немцы драпают, только пятки сверкают, чего с ними цацкаться.
И его нельзя было переубедить.
Между тем солдаты зашли в дом Петера, и Петер подумал о том, что станет с деревней, если они прикончат этих двух. Там, на пригорке у церкви, их ждали остальные, голодные, как собаки. У Казимира они побывали в самом начале, его дом стоял ближе всех к броду, церкви и орудиям. Казимир смотрел во все глаза, когда немцы входили к нему в дом. Ничем особенно они не могли поживиться, потому что борова Казимир заколол и зарыл в саду, но в трубе еще висело несколько окороков, жаль, конечно, да ничего не поделаешь. Сынишка Казимира уже бегал по двору. Все в порядке, убивать этих двух не имело смысла. И уж так само собой получилось, что в тот момент, когда четвертый партизан (по имени Алоиз) сказал: "Ты бери того долговязого", - остальные трое переглянулись и подумали об одном и том же.