Под Кустолом, будто грозовые тучи, двигались какие-то огромные сгустки теней, сверкали иногда пронзительно-синие ветвистые молнии — снизу-вверх, снизу-вверх. На городских бастионах метались желтые огоньки — словно светлячки вились над поляной.
Кто-то из солдат оглянулся, пронзил Рикета взглядом.
— Снова твой мандрук Сегретто накрутил Чрево! Мразь, подонок! Да когда же он сдохнет!
— Ты, блевотина! — заорал еще один. — Из-за твоего господина мразотного твари Чрева лезут на Кустол!
— Кончать его нужно! — крикнул третий. — Удушить и бросить. Крэнк, слыхали, что Архей говорил? Чрево за воренком охотится. Бросим, от нас отстанут и от города тоже!
Рикет отбежал в хвост повозки, в буквальном смысле поджав уши, спрятался за мной, положил ладони на мою спину — так делает женщина, ища защиты.
Я стряхнул его руки, отодвинулся. Похоже, назревает суд Линча. И что в таком случае делать мне? Говоря прямо, я не испытываю к маленькому вору горячих чувств, и даже мой врожденный гуманизм заткнулся. Но в моих силах не допустить самосуд. Это — мысли Тихи. А Джорек полагает так — убьют Рикета, он потеряет нить, ведущую в Яму. Наконец-то обе части моей личности пришли к согласию: не допустить, защитить. И убить, если потребуется защитить. К тому же, если разъяренные солдаты отправят Проныру на тот свет, то и меня не помилуют. Уж об этом им напомнит шепелявый Торке. Тем более, цареубийца все равно обречен, так, может, ковену Измавера и нет особого дела, в каком виде меня к нему доставят? Может, чародеям хватит одной моей головы?
— Спящий… помилуй! Из-за него… Обозлили Чрево… Прикончим воренка!
Проныра снова настойчиво спрятался за моей спиной.
Я же встряхнулся. Из груди полилось глухое рычание.
Выкрики сменил вкрадчивый шепот, поверху которого змеиным шипением проносились «вс-с!» и «пс-с!» беззубого Торке. Солдаты, сгрудившись в голове повозки, совещались с возницами. Клацнул арбалет.
Я напружинил ноги, готовый кинуться на врага, едва кто-то из солдат направит оружие в нашу с Рикетом сторону. Пару стрел выдержу, а там — налечу и разметаю служивых голыми руками.
Но вдруг все разом смолкли.
Под колесами повозки содрогнулась земля. Сначала раз — а затем начала содрогаться постоянно, поднималась и опускалась при каждом шаге неведомой сущности, огромной, как слон, как тиранозавр из парка юрского периода, а может, еще огромнее.
Зубы коротышки выбили глухую дробь возле моего плеча:
— Стог…
С облучка заорали, напарник Торке взмахнул стрекалом, но…
БАМ-М!
Стальной поддон выгнулся в самой середине; пронизывающий утробный рев сотряс нашу крепость, вытягивая воздух из легких, бросая на колени. Раздался хруст, и повозка начала крениться назад; сбоку мелькнуло оторванное колесо, унеслось в ночь, посланное могучим броском. Лошади закричали — клянусь вам, не заржали, именно закричали — визгливо и пронзительно. Кажется, они упали на колени — я только мазнул по ним взглядом, удерживаясь за прутья решетки.