Я тряхнул головой и выпрямился, и внезапно страх оставил меня, сменившись холодной расчетливой яростью. Тварь — черт с ней. Я одолею ее, я справлюсь. Я должен ее одолеть, чтобы затем найти и прибить коротышку! Свежий должок, так сказать. И старый, чуть более старый — найти и прибить тех, кто втравил меня во все неприятности, включая Йорика и женщину, которая заманила меня в ловушку на тропе возле вэллина. Но сперва — недомерок! Ах, как я разделаюсь с ним, когда поймаю! Ух, разделаюсь! Перед глазами предстала картина, как после встречи со мной, Тихой-Джореком, одноглазый коротышка с оборванными ушами побирается на костылях. Возможно, у него не хватает руки. Или ноги. Или сразу обеих. И, безусловно, челюсть у него сворочена набок, а по малой нужде он бегает каждые пять минут.
Предательство — самая паскудная штука в нашей непростой жизни. Жизнь и так полна дерьма, но мы делаем ее еще дерьмее, предавая друзей, детей, родителей. Предавая всех, кто нам дорог, тех, кто совершил для нас благодеяние. Сознательно или нет, придумывая себе бесконечные оправдания и предавая, предавая раз за разом ложью, отказом в помощи, умолчаниями. Предать — легко, верно? Предать — чтобы облегчить жизнь самому себе. И снова предать — и снова твоя жизнь становится легче, и еще легче, пока предательство не утягивает тебя в пучину ежедневной мелкой и крупной обыденной подлости. Мы принимаем предательство как обыденную рутину — вот что самое страшное, вот что вымывает из нас остатки человечности. Снаружи ты вроде и человек, а внутри — чудовище похлеще живоглота.
Я поднял глаза, стараясь пересечься взглядом с монстром. И крикнул, набравшись щенячьей наглости:
— Ну, чего пыришься, суслик?
Из мглы, как из пещеры доисторического медведя, донесся тяжкий вздох.
— Мне хо-о-от… — раздалось в ответ, и туман, колыхнувшись, открыл на долю мига серую фигуру, руки которой свисали ниже колен. — Мне хо-о-от, разумей… Теменно! Теменно в ог… не… Спрясть туман… н-н-ны… Я ви-и-идеть! Ви-де-е-еть! — Тварь говорила невнятным булькающим голосом, такое впечатление, что через силу, словно давно позабыла человеческую речь. — Я ви-и-и-деть, как они прядутся!
Я чуть не выронил мешок.
— Kapetc… да ты… говоришь?
Монстр разродился серией ухающих стонов.
— Оо-о-о-оу! Тот мал сбежать… Тебе — нет… Оо-о-оу! Теменно! Холодно! Бо-о-о-оль!.. Без сил! Жела-а-ать! Мне желать… есть… мне… есть… тепло! Вразумли нашу боль!
Этот плачущий лепет был куда страшнее угроз. Он гипнотизировал, затягивал в какой-то безумный черный водоворот, отнимал силы и волю.