— Что тут особого? Многим любопытно на жену Кудеяра поглядеть.
— Любопытство любопытству рознь. Недоброе у него на уме, поверь моему слову. У меня тут была зазноба его...
— Спаси Бог тебя, отче. А все ж, предупреждая меня, ты, видать, тайну исповеди нарушаешь?
— О Господи! — Отец Рафаил перекрестился. — Кто из нас не виновен перед Ним?! А я хотел сделать как лучше...
Чтобы сгладить резкость, Юрша поблагодарил священника за предупреждение и перевел разговор на нужды церкви.
На обратном пути он думал о словах отца Рафаила. Это не первое напоминание о бывшем царевом палаче. Неждан, вернувшись недавно из Москвы, привез известие, что кто-то из окружения Кудеяра связан с Разбойным приказом. Он утверждал, что то Мокруша старается снять с себя царскую опалу. Юрша не очень этому поверил. И вот еще один разговор...
Следующие несколько дней Юрша с утра до вечера находился в поле с Хлыстом и его учениками. И еще раз убедился, что из многообразия атаманских забот воинская учеба приносит ему какое-то удовлетворение. Он видел, как постоянные упражнения делают ватажников ловкими, сильными и умелыми бойцами, готовыми к взаимной выручке в беде....
В этот вечер на ужин была зайчатина. Таисия сказала, что зайцев принес Лука и отдал их сторожу.
— Так оброс волосами, — продолжала она, — что не признала его, Настя подсказала. А он мимо прошел, шапку снял, поклонился. Тоже, кажется, не узнал... Неужели я так постарела и подурнела?
— Ничего ты не подурнела, а наоборот, — успокоил ее Юрша. — Ты бы спросила, почему он тебя не признал?
— Нужен-то он мне, буду с ним разговаривать! Он все сторожу помогал дрова колоть. В избу не вошел. Деду сказал, что завтра опять придет, князя, мол, ему повидать надо.
Юрша встал рано, вышел на кухню умыться. Фокей подал воды и, кивнув на дверь, пропел:— Л-луката-ам.
— Зови.
Мокруша вошел, снял лохматую шапку, истово перекрестился и, низко поклонившись, произнес здравицу князю, княгине и домочадцам. Юрша ответил сдержанно; заметил, что Мокруша, осмотрев кухню, слегка усмехнулся, потому пояснил:
— Не обессудь, что принимаю тебя на кухне. Час ранний, в светелках еще спят.
— Не к тому я... Смотрю, без доглядчиков боишься со мной разговаривать.
— Почему бы мне бояться тебя? Фокей, сходи за дровами. Ну, вот мы и одни. Садись.
— Благодарствую, постою. Дозволь спросить, Юрий Васильич, почему не веришь мне?
— Ты о чем, Лука? В чем увидел мое недоверие?
— Во многом. Зачем доглядчиков за мной ставишь? И тут, и там — на заимке? К тому же дураков набитых. Руки чешутся придушить их. В чем моя вина, скажи? Я ль тебя не жалел?