Ранним утром в просторном шатре Нарышкин сидел на походной постели, накинув на плечи кафтан. Ближе к выходу стоял на коленях Авдей, около него два воя, сабли наголо. Быстро вошел Бляхин. После приветствий сел на скамью около постели воеводы. Нарышкин, изложив суть дела, показал бересту. Бляхин спросил Авдея:
— Этот тать по виду-то каков?
— Облика не рассмотрел, темно было, а костер слабый. Роста среднего, в плечах пошире тебя. Кафтан и колпак простые, мужицкие, в лаптях...
— В лаптях?! — удивился Мирон. — Дожил сотник! Такой чистоплюй был!
— Он в лаптях, а у других ноги тряпками обмотаны — они среди костров ходили. Татя от других не отличишь, а вот голос у него звонкий, слова чисто выговаривает...
Поспрошали Авдея еще о том о сем. Мирон, распаляясь, кричал:
— Ты знаешь, что с тобой сделаю! Упустить такого вора! — Авдей удивленно посмотрел на него, но отвечать не стал. — Чего молчишь? С живого шкуру сдеру!
Нарышкин остановил его:
— Погоди, Мирон... Потом решим, что с ним делать. Отведите да глядите, чтоб не сбежал... А ты, Мирон, чего расшумелся? Твоя ж вина, что тати по лагерю гуляют! А шумишь... О деле говори. Будем верить или как?
— Послать стражников и выловить всех!
— Тебе известно, сколько их?
— Много не будет! Все дороги перекрыты.
— Может, ты знаешь, где искать их? Брось ерепениться, Мирон. Скажи твое решение: уходим сейчас или, готовые к походу и бою, ждем до полудня?
— А полонян отпустишь, да? Чего молчишь?
— Ладно. Мое решение такое: принимаю условия бывшего сотника, ежели все выйдет, половина золота за его голову твоя. Тебе готовить войско и выводить. Авдея отпустишь в его сотню. За охрану войск сам отвечаешь. Баб с кольев снять. Иди.
В Тихом Куте главный выгон для скота простирался от загона до Польного Воронежа. Скот ватажников вои какой побили, какой разбежался. Теперь в загоне содержались полоняне.
Близ полудня два десятка воев с пиками выгнали из загона на берег реки баб с ребятишками да стариков, ни одного мужика тут не было — всех перебили раньше. Пленники сбились в кучу, с ужасом глядя на трупы баб, снятых с кольев.
Только воевода Нарышкин выехал к отряду, как прискакал гонец с вестью, что в лесу у переправы замечены восемь татей, и тут же с той стороны раздались звуки дудок. Показались ватажники. Остановились они саженях в пятидесяти, дудки затихли, один, безоружный, отделился от группы и, сдерживая коня, медленно поехал к воеводе. Ему навстречу выехали Мокруша и Бляхин.
Над выгоном наступила тишина, нарушаемая только цоканьем копыт да гвалтом птиц на деревьях. Юршу — это был он — Мокруша узнал издали и заулыбался, а подъехав ближе, сказал: