— Раз благословил, провожу тебя, боярин.
— Я тоже иду! — громко произнесла Мария.
Игуменья окинула ее взглядом, вопросительно взглянула на иеромонаха, тот утвердительно кивнул головой. Агния согласилась:
— Пойдем и ты, боярыня.
Шли внутренними полутемными переходами, поднимались и опускались по лестницам. Наконец вошли в темную келью. Тут было душно от запаха ладана и воска. Маленькое решетчатое окошко под потолком затенено снаружи листьями куста, и дневной свет безуспешно боролся с колеблющимся светом лампады.
Афанасий различил в переднем углу под лампадой черный ящик и тут же с ужасом понял: гроб! Привыкнув к темноте, увидел в гробу лежащего человека в черной рясе с капюшоном, закрывающим голову. На капюшоне резко рисовался белый череп. На груди, чуть повыше сложенных рук, белел еще один. Лицо лежащего в гробу было скрыто частой волосяной сеткой.
Афанасий робко шагнул вперед. Тут из гроба поднялась изможденная рука, как бы защищаясь от него. Он шарахнулся назад и быстро закрестился. Перекрестились все присутствующие. Рука исчезла. Тишина начала давить. Вдруг опять появилась рука и махнула два раза. Игуменья поспешила выпроводить посетителей со словами:
— Пойдемте, пойдемте, мои хорошие. Схимница не хочет вас видеть.
Посещение схимницы на всех произвело тяжелое впечатление. Разошлись в молчании, обменявшись поклонами. Игуменья пала на колени перед киотом. Келарея вошла и опустилась рядом с ней. Продолжая креститься, прошептала:
— Как?
— Кажись, пронесло пока. Слава тебе, Господи!
Афанасий до конца дня не мог отделаться от видения: из гроба поднимается рука! Сухая, восковая... И это — рука его сестры, веселой и озорной Таисии!!
Он с Марией ходил к вечерне, потом ужинал. Мария что-то говорила, он не слушал ее. Только выпив братину хмельной браги, начал понимать, что барыня на чем белый свет стоит ругает его. Потом накинулась с кулаками:
— ...Проснись ты, окаянный! Что, тебя околдовали, что ль?!
Афанасий схватил ее за руки:
— Ты чего, матушка? Обалдела?!
— С тобой обалдеешь, чучело! Говорю, не Таиска это! — рычала Мария. — Так любого положи, он помахивать будет!
— Боярыня, окстись! Как ты можешь такое!..
— Ты крестись! На тебя порчу напустили!...
Обработка непутевого мужа длилась далеко за полночь.
На завтраке присутствовал сам владыка. Расспрашивал о государе, о войне. Прислужники часто подливали Афанасию сладкой наливки. Тут он рассказывал охотнее, чем у игуменьи, наливочка развязала язык. Потом владыка неожиданно быстро встал, благословил своих гостей и ушел.
Мария, вернувшись в отведенную им келью, дала волю своему гневу: