Баринов часто летал с Пашей по вызовам радистов — консультировал сложные случаи. И однажды на летучке сказал:
— Могу поздравить товарищей! Теперь очевидно, что эпидемия локализована — пошла на спад, через несколько дней мы все тут покончим.
В эту ночь все врачи, съехавшиеся в лагерь, первый раз выспались всласть не по приказу, а в свое удовольствие. Утром за завтраком Володе дали радиограмму от доктора Васи — из Кхары. Тот в истерических выражениях требовал вызова «на подлинное дело». Софья Ивановна сказала:
— Каждый человек обязан делать то, что он делает, это его долг. А то, что он не делает, делают другие…
Володя усмехнулся. Теперь его никогда больше не раздражала Софья Ивановна. Он знал цену Солдатенковой — ее настоящую, человеческую цену.
В пятницу лагерь начали сворачивать. Устименко только что вернулся с объезда своих кочевий, слез с коня и почувствовал себя плохо: его шатнуло раз и другой. Доктор Лобода подошел к нему поближе, сказал осторожно:
— Простудились, наверное?
— Возможно! — сухо ответил Володя.
И сам, слабо улыбаясь, пошел в изолятор. Он больше не сомневался, что это чума. Покалывало в боку, походка была пьяная, как у заболевших чумой. И язык меловой, характерный.
Едва он лег, вошел Баринов в халате, но без респиратора.
— Оденьтесь как следует! — сказал Устименко. — Иначе я брошу в вас табуреткой.
— А вы меня не учите! — прикрикнул Баринов.
— Повторяю — я швырну табуреткой. У меня чума.
Аркадий Валентинович вышел. Устименко измерил температуру — было тридцать восемь и шесть. Опять явились Баринов и Лобода, уже в респираторах, за их спинами виднелась Туш. Как это было странно — слышать их глухие голоса, а самому сидеть без очков-консервов, без комбинезона, без респиратора.
Покуда носили мокроту в лабораторию, Володя писал письма. Голова его кружилась, во рту было сухо, так сухо, что он без конца пил. И писал:
«Варя! Это письмо продезинфицировано, ты не бойся. Вышла глупая история. Когда ты будешь читать эти строчки, меня уже похоронят. Сейчас я немножко ослабел, умирать не хочется, да и глупо, я тебя, Варя, люблю и никогда не переставал любить. Понимаешь…»
Опять пришел Баринов, сказал громко и весело:
— Я считаю, коллега, что это крупозная пневмония…
Володя внимательно посмотрел в закрытые очками-консервами глаза Баринова и ответил:
— Вы же сами рассказывали, что так обычно утешают заболевших врачей.
— Давайте-ка ложитесь! — велел Баринов.
В дверях опять стояла Туш. Она принесла почту — письмо от Вари и от Аглаи. Варвара писала с флота. «Я на флоте», — прочитал Володя, и снова про театр. Было и про войну несколько слов, и про то, как Володе с его характером трудно, вероятно, лечить разные там «бронхиты-аппендициты». И тетка Аглая тоже писала про войну.