Услышав, как за отцом захлопнулась дверь, Люк подошел к окну и проводил его взглядом. До чего он себя довел! Отец выглядел старым, тощим, обтрепанным. Задержался бы на углу – и ему стали бы бросать милостыню. Люк, сам далеко не толстяк, запахнулся в шелковый халат и отправился в ванную. До чего же хорошо было остаться одному! Он задыхался в тесноте квартиры. Углов и то нет, совершенно негде спрятаться! Его комната была сущим издевательством: двухъярусная кровать, это в двадцать три-то года! Никакой гостиной: она объединена с кухней, и все вместе имеет площадь каких-нибудь 20 квадратных футов. Люку нравилось жить дома, с матерью, потому что там у них обоих было собственное жизненное пространство.
Люк уставился на себя в зеркало над раковиной, изучил щетину на лице. Он отращивал бороду. Она получалась темноватой и немного курчавой, это ему не нравилось. На днях он видел парня, похожего на него, с гладкой темно-русой бородой – вот это вид! А Люк начинал смахивать на капитана буксира, а не на крутого городского хипстера – свой идеал внешности. Он вздохнул и решил подождать еще пару дней: если вид не улучшится, он сбреет свою щетину.
На то, чтобы принять душ, погладить рубашку и брюки, одеться, ушел целый час. Еще двадцать минут ушли на прическу. С волосами приходилось возиться: местами они кудрявились, и это было проклятьем, а может, удачей – в зависимости от того, как волосы примялись во сне. А еще влажность… В этот раз – проклятье.
Справившись с волосами, он четверть часа разочарованно изучал содержимое отцовской кухни и холодильника. Хотелось есть, но трудно было решить, что бы такое проглотить. Больше всего ему хотелось свежеиспеченный шоколадный круассан из кондитерской «Pret a Manger», на Норд-стрит в Брайтоне, где работал его дружок Джейк. Но на это можно было не рассчитывать. Папаша оставил ему всего-навсего сухой батон хлеба и прогорклый джем. Еще хлопья, но это для малышни. Еще нечто гнусно-органическое на «натуральном сахаре». Где свежее молоко? Нашлась упаковка яиц, но Люк не мог заставить себя готовить. Пришлось довольствоваться крекерами и перезрелым бананом. Давясь тем и другим за кухонной стойкой, он тупо смотрел в окно, на улицу.
Вот когда он по-настоящему осознал свое одиночество. От этого, как от порыва свежего воздуха, даже на мгновение поднялось настроение. Он налил себе стакан виноградного сока, открыл отцовский ноутбук и зашел на Фейсбук. Этот мир остался неизменным, в отличие от его собственного мирка, ставшего неузнаваемым. Здесь все его друзья пребывали в том же порядке и состоянии, в которых он оставил их неделю назад, при переезде; они слали ему сообщения из пабов и баров, куда он сам любил захаживать, обнимались на фото с его знакомыми, улыбались ему так, как будто он никуда не делся. От зависти у Люка свело живот. Он не ценил эту жизнь, когда она была его; бездельничал, скулил, отправлялся в паб не по своей воле, болтал с этими людьми по необходимости. У него всегда было ощущение, что он должен быть не таким, должен иметь других друзей, жить какой-то другой, потрясающей жизнью. А теперь, когда он угодил в другую жизнь, та, с которой он расстался, вдруг замерцала, как россыпь алмазов.