— Ни пуха, ни пера! — прокричал там, внизу, промокший главный.
— Пошел к черту, — вполголоса ответил кто-то, обычая ради.
Двинулись. Вверх-вниз заплясал открытый квадрат фанерного кузова.
Отдалились, расплылись в марево городские огни. С боков понеслись растрепанные черные очертания елок.
Вторая машина шла следом, щупая фарами колею. И в этом свете тонко серебрились частые нитки дождя.
Уже первые километры заставили пассажиров крепко задуматься о том, что их — километров — будет двести сорок. Машину швыряло и трясло. Надрывно выл мотор. Выл по-человечески, словно маясь зубами, и потому люди каждым нервом отзывались на его усилия.
Порой выпадал ровный участок. Шофер переводил скорость, и грузовик несся, вздымая позади колес широкие гребни воды. А потом опять шли колдобины и выбоины. Перед колдобиной водитель резко сбавлял скорость, машина замирала, будто над пропастью, — и тогда сзади надвигались фары идущей следом. Га-ах!.. — прихлынула к горлу душа. И отхлынула. Вскарабкавшись на бугор, грузовик снова, рывком, бросался вперед — и оставались далеко позади фары задней машины.
Трусили с боков черные лохматые елки, нудно одинаковые, бесконечной чередой. Лил дождь.
Дуся положила голову на плечо Алексея и уже вроде негромко похрапывала. И Алексей приник щекой к ее упругим, но мягким волосам. Не смыкая глаз.
Некоторым в кузове тоже не спалось: красные точки цигарок бродили в темноте, то накаляясь, то притухая.
— Обманул, выходит, товарищ уполномоченный… — незлобно так, с усмешкой сказала одна точка.
Вторая, помедлив, ответила:
— Сугубов-то? Он может… Я с ним, между прочим, давно знакомый. В одном районе жили. Работал он там раньше директором конезавода… Однако не получилось у него с лошадьми. Не справился, значит…
Качало.
Только качало уже не грузовик на выбоинах колеи, а лодку.
Алексей круто повернул эту лодку носом к волне, бегущей от кормы парохода, опустил весла. Лодка взлетела… И Таня, Татьяна, ухватившись за борта, рассмеялась, икая от страха. На ней — густой венок из ромашек. Белая майка, под которой, ей-богу же, ничего не надето. Руки и шея в золоте июльского загара.
Она смеется. Алексею же не до смеха: он глаз отвести не может от этой шеи, рук и майки.
— Татьяна, — задумчиво спрашивает он, — почему ты такая красивая?
— Чудак человек, — объясняет Таня, — я же в карамельном цехе работаю.
— Понятно. Но что, если ты меня разлюбишь?
— Не может этого быть. Я тебя одного люблю. И любила. И буду. Только мне пора Алешку кормить.
— Какого Алешку? — удивляется Алексей. — Алешка — это я.