. Но, как удалось впервые выяснить в ходе данного исследования, по меньшей мере двое других высокопоставленных членов московской «делегации», запечатленных на гравюре, были никакими не русскими, а самыми что ни на есть урожденными немцами. Ведь Третьяк Зубатой и Мамлей Ильин в одном вполне официальном тексте того времени недвусмысленно названы «немецкими помещиками из Юрьева»
[580]! Выходит, мы знаем этих двоих не под их собственными именами, а под именами русифицированными. Если же принять во внимание, что Юрьев (Дорпат) еще в 1558 г. перешел под «высокую руку» московского царя (и будет оставаться под ней вплоть до 1582 г.), в участии тамошних жителей в московитском посольстве к императору нет ничего удивительного. Они вполне могли не только выступать в роли компетентных знатоков ливонского вопроса, но и служить особенно убедительной наглядной демонстрацией императору того, в чем состоит наилучшее решение данного вопроса.
Мы ничего не слышим об этих двоих все время, пока посольство двигалось от Можайска (где временно пребывал двор Ивана IV из-за недавнего опустошения и сожжения Москвы Девлет Гиреем) до Дорпата. Во всех служебных инструкциях и переписке в качестве членов посольства называются Сугорский и Арцыбашев, изредка еще и Монастырев. Тем самым можно с уверенностью утверждать, что оба «немецких помещика» примкнули к посольству только в Дорпате, что, кстати, исходной инструкцией отнюдь не предусматривалось. Скорее даже наоборот: в ней содержался ясный запрет послам брать с собой за рубеж кого бы то ни было из тех юрьевцев, что будут сопровождать посольство до границы[581]. Правда, в то же время царь отправил повеление юрьевским воеводам подыскать какого-либо «добредобра сына боярского и просужа», чтобы его в сопровождении трех или четырех слуг приставить к императорскому послу Даниэлю Принцу[582], возвращавшемуся теперь в сопровождении Сугорского и Арцыбашева к своему государю. Понятно, что Даниэль Принц (в будущем, кстати, автор пространного труда о Московии[583]) вряд ли сильно страдал от одиночества в компании всего московского посольства. Поэтому особенно «добрым» и «просужим» (т. е. толковым) новый сопровождающий, притом родом из Юрьева, мог быть только в одном отношении: он должен был быть немцем (или хотя бы знать немецкий). Но при этом немцем, лояльным царю, ведь «своих» немцев сопровождало Принца во время его путешествия в Московию восемь душ: четверо дворян и четверо слуг[584].
Очевидно, юрьевские воеводы вместе с Сугорским и Арцыбашевым решили – по каким причинам, неизвестно, – приставить к Даниэлю Принцу не одного «просужего» соглядатая, а сразу двух: Зубатого и Ильина. Соответственно приходится предположить, что из семерых слуг, сопровождавших Зубатого и Ильина до Регенсбурга, то ли все, то ли немалая часть тоже скорее всего были немцами. Тем самым количество «немецких русских» на знаменитой гравюре почти наверняка не ограничивается двумя юрьевскими «помещиками», а может достигать трети из числа изображенных!