— Положитесь во всем на меня, — сказал Дензил Долли, которая, похоже, немного нервничала и которой было не по себе от всей этой излишней суматохи и беспокойства. — Завтра, когда я привезу ее к вам домой, Флер будет выполнять все, что ей прикажут, заботясь о своей репутации и чести. Не думаю, что она вновь станет отказываться от брака со мною — это будет в ее же собственных интересах.
Даже Долли затрепетала от этих зловещих слов. И начала хныкать:
— Я — мать. Я должна заботиться об осиротевшей дочери моего кузена. О, будьте с ней поласковей и помните, что не надо заходить слишком далеко, иначе она скорее умрет, чем станет леди Сен-Шевиот.
Барон не замедлил с ответом:
— Она будет жить. Девушка может долго чахнуть в своем горе и мучительно сокрушаться над своею судьбой, но она молода, к тому же довольно сильна и постепенно привыкнет к своему новому положению. Я не отойду от нее ни на шаг, мадам, и у нее не будет возможности покончить с собой.
Сейчас, когда Сен-Шевиот взирал на изящную, восхитительную девушку, бледную, как муслин, с глазами, выражающими только ужас, он не испытывал ничего, кроме животного желания и стремления окончательно подчинить, сломить ее волю, а потом силою повести к алтарю.
— Итак, мое сладкое дитя, — произнес он, — не надо попусту тратить слова, снова отказывая мне. Сегодня эта уединенная крепость, избранная вами самой, станет небесным раем для нас обоих.
Флер открыла было рот, чтобы закричать, но слова застряли у нее в горле. Она не издала ни звука, да это было бы совершенно бесполезно. Она почувствовала, как сильные руки Сен-Шевиота схватили ее в железные объятия, и тут же ощутила отвратительный вкус его поцелуя. Затем он поднял ее на руки и рассмеялся ей в лицо.
— Я думаю, моя застенчивая фиалка, что завтра вы охотно и с восторгом объявите о нашей помолвке и станете моей невестой, а также будущей матерью моих сыновей, — произнес он.
Выше ее сил было что-то ответить, равно как и почувствовать боль, пронзившую все ее существо. Последними звуками, которые она услышала перед тем, как лишиться чувств, был шелест волн и завывание ветра. Сентябрьская ночь переходила в штормовой рассвет. Над башенками Бастилии с пронзительными криками носились встревоженные чайки. Флер успела подумать о том, не восстанет ли из пучины моря призрак ее матери, чтобы защитить свою дочь, так чудовищно и непоправимо преданную.