— Поймите, я не брал, — устало повторил Саранцев, и вдруг торопливо и сбивчиво принялся пересказывать события злополучного вечера — и про Тамару, и про Гошу и даже про попугая Федю.
— Ну вот, — перебил его длинноногий, — говоришь, не пью, а сам, бляха-муха, лыка не вяжешь.
— Потеря-ал я любовь и девчо-онку свою! — тоскливо запел мальчик.
— Давай, пой, — согласился милиционер, — я время засеку. Сколько минут пропоешь, столько раз по шее получишь.
Мальчик издал носом водопроводный звук и смолк.
Отворилась дверь и в кабину, согнувшись и кряхтя, влез первый милиционер. Он снял мокрую шапку, отряхнул и положил на колени. Вслед за ним в фургон просунулась крашенная под мореный дуб женская голова.
— Мальчики! — пропела она, — бедненькие! Заждались совсем…
— Ты давай залазь да поехали, — сурово оборвал ее первый милиционер с небрежностью хозяина. Голова обрадовано закивала и вскоре в фургоне стало тесно и душно от вплывшего туда женского тела, в котором Саранцев с неудовольствием признал продавщицу винного отдела.
— Тетинька! — снова зарыдал мальчик. — Вот только вам одной правду скажу, не угонял я мотоцикла. Хотите, мамой поклянусь?
— Это еще кто? — удивилась продавщица.
— Да так, сволота, — махнул рукой первый милиционер. — Этого-то узнала, наверное, — он кивнул на Саранцева, — бутылку у тебя спер…
— Так это не он, — усомнилась продавщица, не сводя с Саранцева крохотных перламутровых глазок. — Того я знаю. Гога. Ханыга тутошний.
— Ладно. Гога-магога. Хрен, как у бульдога, — пробормотал первый милиционер. — Поехали, там разберемся.
— Павлик, — растерянно сказала вдруг продавщица. — Павлик Саранцев. Ну точно!
— Какой такой Павлик? — встревожился второй милиционер.
— Я ж говорю — Саранцев! — вскрикнула продавщица. — Мы с ним учились в одном классе пять лет. Паш, ты меня помнишь, нет? Галя Решетникова… Ба, неужто забыл?
Саранцев и не силился вспомнить никакой Гали Решетниковой, да и неважно это было. Важно другое — забрезжил вдруг тусклый огонек надежды, и важно было не загасить этот огонек, дать ему вывести себя из этой ужасающе безнадежной топи…
— Еще бы не помнить, — сказал он вдруг вольно раскованно, словно находился не в милицейском фургоне, а в банкетном зале.
— Он у тебя бутылку спер, — вежливо напомнил ей первый милиционер.
— Кто, Павлик? — глаза продавщицы, и без того маленькие, совсем исчезли из виду от негодования. — Да ты что! Он школу с медалью кончил. А бутылку, я же ясно сказала, Гога спер. А Павлик, поди, не пьет совсем.
— Вообще-то он не пьяный, — осторожно подал голос второй милиционер.