— Федор, — задыхаясь, сказал Саранцев и сделал еще шаг, — ты меня узнаешь?
Попугай замотал головой и, похоже, вновь вознамерился взлететь.
— Федька, — Саранцев предупредительно остановился, — пойми наконец, что это глупо. Ты ничего этим не докажешь.
Попугай склонил голову набок.
— Думаешь, я не понимаю? Понимаю. Свобода. Полет. Вольный ветер. Думаешь, мне не осточертела вонючая клетка? — он снова сделал осторожный шаг, поравнялся и стал медленно тянуть руку. — Но до лета далеко, Федь. Ночью заморозки. Диктор обещал. А воробьи? Им ничего не докажешь. А мы лучше вот что сделаем. Поживешь у меня до лета. А потом выберемся и поедем в Африку. А? Возьмем билет Казань-Найроби, — рука медленно скользнула выше и замерла в полуметре от вздрагивающего попугаева тельца.
«Врешь ты все, Саранцев, — сказали грустные глаза птицы, — никуда мы не поедем. Деньги-то откуда? Ты вниз-то посмотри».
— Жизнь покажет, — тихо ответил Саранцев и осторожно накрыл Федора растопыренной ладонью. Попугай махнул крылом и затих.
Когда Саранцев спустился вниз, продрогший и усталый, ни плаща, ни пиджака она на месте не обнаружил. Пропал бесследно и любознательный прохожий. Лишь одинокая шляпа сиротливо трепыхалась на ветке. «Воробьи, они как люди», — задумчиво повторил Саранцев. Он от души пожалел добротный, хотя и старый плащ на теплой подкладке, удобный и практичный польский пиджак, кошелек с нерастраченной получкой и талонами на апрель месяц, австрийскую авторучку с Моной Лизой, паспорт… И тут вспомнил Саранцев, что паспорта-то как раз в кармане не было!
Лежит его паспорт в целости в милицейском отделении у капитана Дорохина!
Саранцев повеселел, осторожно засунул тонко сопящего попугая под рубашку, надел шляпу и зашагал домой. «Найроби!» — вдруг отчетливо и громко произнес из-под рубашки отогревшийся и осмелевший попугай Федор.