Он чувствовал себя совершенно разбитым. Долгая дорога из Бостона сильно его утомила, да и лицезрение этого убогого захолустья действовало на него не самым лучшим образом. И все же в его приезде сюда был свой резон, ибо исследования древних тихоокеанских цивилизаций, которыми Эбнер занимался вот уже много лет, почти свели на нет его скромные сбережения, так что деньги, завещанные старым Лютером, должны были прийтись очень кстати. Кроме того, нельзя было забывать и о родственных чувствах — все-таки старый Лютер Уэйтли, каким бы суровым и нелюдимым он ни был, приходился Эбнеру родным дедом по материнской линии.
Из окна спальни Эбнер видел темную громаду Круглой горы — впрочем, ее близкое присутствие он, как и в далеком детстве, ощущал не только зрительно. Разросшиеся деревья сада подступали к самому дому, и из густой листвы в толщу теплого сумрачного воздуха вырывался призывный, как звук колокола, крик ночной совы. Эбнер откинулся на постель и лежал, внимая совиной песне, которая постепенно его убаюкивала. Тысячи мыслей и миллионы воспоминаний роились у него в голове. Он опять увидел себя маленьким ребенком и вспомнил, как боялся этих мрачных окрестностей и как радовался каждый раз, когда мать увозила его отсюда, несмотря на то что вскоре после отъезда его почему-то тянуло обратно.
Эбнер расслабился и закрыл глаза, но заснуть не удавалось — мысли о предстоящих делах не давали покоя. Нужно браться за них сразу же, без лишней раскачки, размышлял он, намереваясь как можно быстрее исполнить дедовский наказ, при всей его кажущейся нелепости, ибо перспектива торчать в этой дыре еще бог знает сколько времени отнюдь его не прельщала… Поднявшись с постели, Эбнер снова зажег потушенную было лампу и отправился осматривать дом.
Из спальни он прошел в столовую, расположенную рядом с кухней и обставленную такой же неуклюжей самодельной мебелью, а затем остановился у дверей гостиной, за которыми девятнадцатый век уступал место восемнадцатому — настолько старинной была обстановка этой комнаты. Когда Эбнер отворил массивную дверь и переступил порог, он первым делом подивился царившей здесь чистоте. Тщательно пригнанные двери не оставляли ни малейшей щели, сквозь которую могла бы проникнуть пыль, густым слоем покрывавшая другие комнаты этого неухоженного особняка. Выйдя из гостиной, Эбнер поднялся по лестнице на второй этаж и заглянул в другие спальни — все запыленные, с выцветшими занавесями. Не иначе, ими перестали пользоваться еще задолго до кончины старого Лютера Уэйтли.
Далее он миновал несколько переходов и очутился перед дверью той таинственной комнаты с заколоченными ставнями, в стенах которой отбывала некогда свое бессрочное заточение несчастная тетя Сари. Эбнер вспомнил, сколько страхов пережил он однажды в детстве, стоя под дверью этой комнаты и вслушиваясь в доносившиеся оттуда непонятные звуки, и трудно сказать, кого он тогда боялся больше — старого Лютера, могущего в любую минуту застать его за этим запретным занятием, или неведомого существа по ту сторону двери… Поднимаясь по шатким ступеням, Эбнер вновь ощутил в душе смутный страх перед этой зловещей комнатой — образ загадочной узницы и былой дедовский запрет все еще продолжали действовать на него.