Несколько минут он простоял на веранде, ошеломленный и оглушенный непрестанным стрекотом сверчков и кузнечиков в сопровождении монотонных песен лягушек и козодоев. Никаких других звуков — ни с реки, ни из поселка — не было слышно за этим доносившимся со всех сторон шумом. Когда нескончаемый гвалт вконец его утомил, он вернулся в дом, запер входную дверь и улегся в постель.
Однако уснуть ему удалось не сразу — целый час ворочался он с боку на бок, изводимый хором ночных голосов и мыслью о том, что же имел в виду его дед под «мерами разрушающего свойства» и почему он не смог предпринять их сам. Но постепенно усталость взяла свое, и он погрузился в зыбкий беспокойный сон.
Проснулся он на рассвете, не чувствуя себя отдохнувшим. Нелепые, странные сновидения терзали его всю ночь: то он оказывался в океанских глубинах среди невообразимых людей-амфибий, которые подхватывали его и в мгновение ока переносили в устье Мискатоника; то его взору представали некие чудовищные, уродливые твари, населявшие величественный подводный город; то ему слышалась неестественно громкая музыка флейт, сопровождаемая причудливыми гортанными песнопениями; то он замирал от страха перед разъяренным дедом Лютером, который грозился расправиться с ним за его дерзновенное вторжение в комнату тети Сари…
После всех этих снов на душе у него было неспокойно, но он постарался отвлечься от неприятных мыслей и отправился в поселок за продуктами, о которых он не позаботился заранее, спешно собираясь в Данвич. Начало дня выдалось просто замечательным; легкий прохладный ветер трепал густую листву, ярко светило повисшее на краю безоблачного неба солнце, и роса на изумрудной траве блестела в его лучах подобно тысячам рассыпанных чьей-то щедрой рукой алмазов. Петляя по узким извилистым тропинкам, что вели к главной улице, Эбнер с удовольствием внимал заливистому пению чибисов и дроздов. Безмятежный утренний пейзаж вызвал в нем дремавший доселе оптимизм; насвистывая веселую мелодию, он уже предвкушал скорое выполнение своих обязательств перед покойным дедом и последующий отъезд из этой проклятой дыры.
Несмотря на приветливое солнечное утро, поселок выглядел так же мрачно, что и накануне, в сумерках: жалкое скопище уродливых темных лачуг, зажатых между Мискатоником и почти отвесным склоном Круглой горы. Казалось, время остановило здесь свой бег, так и не переступив порога двадцатого столетия. Веселый свист застыл у Эбнера на губах. Стараясь не смотреть на разваливающиеся под гнетом веков строения и на тусклые лица попадавшихся навстречу местных жителей, он быстро зашагал в сторону старой церквушки с ее единственной на весь Данвич универсальной лавкой, такой же грязной и неухоженной, как и сам поселок.