Он радостно улыбнулся:
— Добрый вечер, мадемуазель Лоусон. — Я ответила на его приветствие, и это было немного похоже на тайный дружеский заговор.
Женевьева сделала неуклюжий реверанс.
— Полагаю, вы сегодня были очень заняты в галерее, — сказал Филипп.
Я подтвердила его предположение и объяснила, что перед тем, как приступать к столь тонкому делу, как реставрация картин, необходимо провести тщательную проверку.
— Это, должно быть, очень увлекательно, — сказал он. — Надеюсь, вы добьетесь успеха.
Я была уверена в искренности его слов, но во время разговора он прислушивался, не идет ли граф.
Он появился ровно в восемь, и мы заняли места за столом — граф во главе его, я по правую руку от него, Женевьева по левую, а Филипп напротив. Тут же подали суп, а граф тем временем расспрашивал о моих успехах в галерее.
Я повторила ему то, что уже рассказала Филиппу о начале реставрационных работ, но он выразил больший интерес — то ли от того, что действительно беспокоился о своих картинах, то ли просто из вежливости — это осталось для меня загадкой.
Я сообщила ему, что собираюсь сначала обработать картину водой с мылом, чтобы снять поверхностную грязь.
Глаза его весело заблестели.
— Я слышал об этом. Воду нужно наливать в специальный горшок, а мыло должно быть сварено в новолуние.
— Мы больше не руководствуемся подобными суевериями, — ответила я.
— Так вы не суеверны, мадемуазель?
— Не больше, чем все современные люди.
— О, и в наше время многие страдают этим пережитком. Но я уверен, что вы слишком практичны, чтобы иметь такие причуды, даже в этом доме. У нас в замке были люди, — его взгляд обратился к Женевьеве, которая, казалось, съежилась на своем стуле, — гувернантки, так они просто отказывались работать здесь. Некоторые из них заявляли, что в замке водятся привидения; другие уезжали безо всяких объяснений. Что-то здесь было для них невыносимо… или мой замок, или моя дочь.
В его глазах, когда они задерживались на Женевьеве, было холодное отвращение, и я ощущала, как во мне поднимается волна возмущения. Он был из тех мужчин, которым нужны жертвы. Он пытался изводить меня в галерее, теперь пришел черед Женевьевы. Со мной это было по-другому. Я была виновата — приехала под фальшивым предлогом — и к тому же могла постоять за себя. Но ребенок… а Женевьева совсем юная и такая нервная, взвинченная! И при этом он не сказал ничего особенного. Язвительность чувствовалась в самой манере общения. И это тоже не было неожиданностью. Женевьева боялась его. И Филипп, впрочем, как и все в этом доме.