— У меня никого не осталось, кроме тебя, дорогой.
В этот час утраченных сил и усталости было большим утешением, чистым и нежным, чувствовать прикосновение ее молодого, сильного тела. И для Поля она была всем, что осталось у него от кораблекрушения. Он обнял ее крепче, повторяя ласковые слова.
— О, я так устала, — сказала она, отдаваясь утешительному объятию его рук. — Я хотела бы оставаться так навсегда, Поль.
Он прошептал:
— Почему бы нет?
Конечно, почему бы нет? Инстинкт подсказывал ему это. Ее среда была его средой. И она доказала, что была энергичным и верным другом. Перед ним не сверкал больше блуждающий огонек, который в фантастической пляске вел его сквозь жизнь. Впереди лежал только мрак. Джен и он рука об руку могли бесстрашно пройти сквозь него. И ее большая любовь, которую она, не стыдясь, показала в эту волнующую минуту, заставляла быстрее биться его сердце. Он прошептал опять:
— Почему бы нет?
Вместо ответа она теснее прижалась к нему:
— Если б только ты мог любить меня хоть немножко…
— Но ведь я люблю тебя, — ответил он внезапно охрипшим голосом.
Она склонила голову и опять зарыдала. И они стояли, тесно обнявшись, в углу комнаты у двери, невзирая на присутствие старика, который сидел спиной к ним, куря трубку и задумчиво глядя в огонь.
— Нет, нет! — сказала наконец Джен. — Это глупо с моей стороны. Прости меня. Мы не должны говорить о таких вещах. Никто из нас сейчас неспособен рассуждать, а сегодня тем более не годится. Я потеряла отца, а ты только брат мне, Поль, дорогой.
Барней Биль вмешался неожиданно, и при звуке его голоса, они отодвинулись друг от друга:
— Обдумай это, сынок. Не делай ничего сгоряча!
— Вы думаете, что для Джен неумно выйти за меня замуж?
— Для Джен — нет.
— А для меня?
— Для всякого мужчины разумно жениться только на той женщине, которую он любит, — сказал Барней Биль.
— Ну и что же?
— Ты говорил, когда мы ехали сюда, что будешь жить для правды и только для правды. Я лишь напоминаю тебе об этом, — прибавил он непривычно резко.
Джен овладела собой и со сдержанным рыданием, раньше, чем Поль успел ответить, сказала:
— Мы тоже говорили сегодня, Поль, вспомни, — голос ее дрожал, — о пучках моркови.
— Ты права по существу, — сказал Поль, глядя на нее серьезно. — Но я знаю себя. Мое чувство к тебе очень глубоко. Это правда — да мне и не нужно говорить тебе об этом. Мы вместе могли бы прожить счастливую и благородную жизнь.
— Мы принадлежим к двум различным социальным классам, Поль, — сказала она тихо, садясь опять в кресло с прямой спинкой у стола.