– Откуда знаете? – вежливо осведомился Кручинин. Перехватил укоризненный взгляд Дегтярева, быстро сменил тему. – Я, собственно, сейчас больше хотел о кошках, а не о женщинах поговорить. Абсолютно не согласен с Геннадием Ивановичем, даже принимая во внимание нелюбовь его к этим восхитительным животным. Ведь кошки – олицетворение женского начала. Разве любим мы женщин за какой-то прок от них, ловят они мышей или не ловят? Мы же за красоту их любим, за грацию, за непостижимость. Кошки очаровательные существа, до невозможности уютные, от одного их мурлыканья на душе теплей делается. Символ, я бы сказал, домашнего очага.
– У каждого свое мнение, – счел нужным постоять за себя Бобров.
– Это понятно, – продолжил Кручинин, – и я своего мнения никому не навязываю. Но разве можно, к примеру, сидеть с собакой на коленях, с ее жесткими лапами и псиным запахом? Обратите, кстати, внимание, какими непохожими бывают собаки разных пород. Что размеры, что морды, что уши, что хвосты, что все остальное. Порой, если двух рядом поставить, и не скажешь, что они одного роду-племени. А кошки – всегда кошки, мало чем одна от другой отличаются; ну, пушистей немного или не пушистей, глазки чуть такие, чуть не такие, не принципиально. Согласитесь, Геннадий Иванович.
– Мы о разных вещах говорим, – снова возразил Бобров. – Да и хватит уже обо мне. А тебе, Юра, наказание, что не предупредил меня тогда, – иди колись.
– Чего мне колоться, все так все. – Глинский снял очки, протер их тщательно платком, словно готовился к ответственному действу, аккуратно пристроил на переносице.
Уже по одним этим движениям можно было судить, что наверняка человек он не суетливый, обстоятельный, даже педантичный. Удивительно, – подумал Дегтярев, – что допустил он с Бойко такую непростительную беспечность. Смотрел на него, идущего к креслу, длинного, сухого, слегка сутулящегося, как большинство высоких людей, – мало походил он на человека, способного на какое-нибудь любовное сумасбродство.
Глинский чуть сдвинул кресло, придавая ему другим не ведомую ориентацию в пространстве, сел в него, повторил ритуал протирания очков. И заговорил не сразу, будто сначала прислушивался к звучавшему внутри него голосу.
– Я, пока другие вспоминали, размышлял над тем, о чем самому говорить, когда придет мой черед. И вспомнилось мне одно со мной приключение, когда, как сказал поэт, любовная лодка разбилась о быт. Но завели тут речь о собаках и кошках, и пришла мне на память давняя история, связанная с собакой. Возможно, не совсем она по нашей тематике, но тоже дорогого стоит. Для меня, во всяком случае.