Племя потрясенно замолкло.
Шаман прочистил горло и с воодушевлением начал вещать что-то, вызывающее живой отклик у его соплеменников. Один за другим воины, женщины, дети и старики попадали на колени. А Синукар еле успевал переводить:
– Этот посох – священный! Он принадлежал богу Икоропорогуру – тому, кто владеет большим богатством. Тяжелые испытания предстоят нашему народу. Исконный враг хочет поработить нас так же, как уже покорил наших южных родичей. Кинтаро чужого племени, но в нем течет кровь айнов! Теперь ты способен на великие дела, сын бога и богини! Много людей старались ради тебя – постарайся же и ты ради них. И ты поведешь наш народ, то, что от него осталось, к спасению – мы верим в тебя!
Он подошел к мальчику, обнял его и со слезами на глазах что-то шептал, указывая на орнамент, вырезанный на посохе.
Родин перевел взгляд на Оболонскую и произнес:
– Теперь я понимаю тебя. Наверное, без твоей жертвы мальчишка никогда бы не стал Кинтаро – героем и спасителем народа!
Японский мальчик неизменно следовал за Георгием все последние дни, после того как Родин окончательно пришел в сознание. В последнее время между всей троицей пришельцев в селении айнов наладилась какая-то незримая связь. В долгие вечера унылой непогоды, пока сердитый ветер швырял на крышу хижины комья мокрого снега, Ася штопала одежду и готовила ужин маленькой семье, а выздоравливающий русский врач проводил время с одиноким японским ребенком.
Мальчик, росший в отдалении от отца, души не чаял в надежном и добром мужчине, который стал ему компаньоном для детских забав, учителем и другом в одном лице. Георгий организовал даже нечто вроде школьного класса и на полированной сосновой доске рисовал для своего воспитанника углем целые сказки. Доктор, лишенный в детстве полноценной семьи и материнской ласки, находил необычное удовольствие в этой хрупкой семейной идиллии, где у него на краю света как будто была преданная жена – любовь его юности и ласковый сын с внимательными и умными глазами. Благодарность к Оболонской, ее самопожертвованию, ее чуткой бескорыстной любви поставила точку в душевных метаниях. Здесь, в столь далеком от дома суровом краю, можно было не думать ни о чем и упиваться моментами этого странного счастья.
Постепенно прогулки становились все дольше, Георгий восстанавливал силы день ото дня и вскоре на его поросшем щетиной лице заиграл прежний здоровый румянец. Теперь он осмеливался даже в одиночку выходить на охоту в ближайший к побережью лес, облачившись по морозной погоде в тюленью парку и теплые айнские унты собачьего меха. К вечеру он неизменно возвращался домой и, пригибаясь под низкой притолокой, гордо протягивал Асеньке сегодняшнюю добычу на ужин – от случая зайца, нутрию или куницу.