Не раздеваясь, села в уголок.
Стучали к ней – она не открывала,
До поздней ночи молча горевала —
Все плакала, прижав к лицу платок.
Она с людьми тоской не поделилась.
Никто не видел, как она молилась
За четверых крестьянских сыновей,
Которых не вернуть теперь до дому,
Которым жить на свете по-иному —
Не в Хуторянке, а в России всей…
…Она хранила у себя в комоде
Из Ленинграда письма от Володи,
Из Сталинграда письма от Ильи,
Одесские открытки от Андрея
И весточки от Гриши с батареи
Из Севастополя. От всей семьи.
В июньский полдень, в тесном сельсовете,
По радио – еще не по газете, —
Когда она услышала: «Война»! —
Как будто бы по сердцу полоснули,
Как села, так и замерла на стуле, —
О сыновьях подумала она.
Пришла домой. Тиха пустая хата.
Наседка квохчет, просят есть цыплята,
Стучит в стекло – не вырвется – пчела.
Четыре мальчика! Четыре сына!
И в этот день еще одна морщина
У добрых материнских глаз легла.
…Косили хлеб. Она снопы вязала
Без устали. Ей все казалось мало!
Быстрее надо! Жаль, не те года!
И солнце жгло, и спину ей ломило,
И мать-крестьянка людям говорила:
«Там – сыновья. И хлеб идет туда».
А сыновья писали реже, реже,
Но штемпеля на письмах были те же:
Одесса, Севастополь, Сталинград
И Ленинград, где старший сын Володя,
Работая на Кировском заводе,
Варил ежи для нарвских баррикад.
Когда подолгу почты не бывало,
Мать старые конверты доставала,
Читала письма, и мечталось ей:
Нет на земле честнее и храбрее,
Нет на земле сильнее и добрее
Взращенных ею молодых парней.
Тревожные в газетах сводки были,
И люди об Одессе говорили,
Как говорят о самом дорогом.
Старушка мать – она за всем следила —
Шептала ночью: «Где же наша сила,
Чтоб мы могли расправиться с врагом?»
О, как она бессонными ночами
Хотела повидаться с сыновьями,
Пусть хоть разок, пусть, провожая в бой,
Сказать бойцу напутственное слово.
Она ведь ко всему теперь готова —
К любой беде и горести любой.
Но не могло ее воображенье
Представить город в грозном окруженье,
Фашистских танков черные ряды,
К чужой броне в крови прилипший колос,
Не слышала она Андрея голос:
«Я ранен… мама… пить… воды… воды».
Пришел конверт. Еще не открывала,
А сердце матери уже как будто знало…
В углу листка – армейская печать…
Настанет день, Одесса будет наша,
Но прежних строчек:
«Добрый день, мамаша!» —
Ей никогда уже не получать…
…Глаза устали плакать – стали суше,
Со временем тоска и горе глуше.
Дров запасла – настали холода.
Шаль распустила – варежки связала.
Потом вторые, третьи… Мало, мало!
Побольше бы! Они нужны – туда!
Все не было письма из Ленинграда.
И вдруг она услышала: «Блокада».
Тревожно побежала в сельсовет,