— На яйцах сидит.
Я не знаю, сколько вопросительных знаков надо поставить, чтобы выразить мое удивление. Но Иван Иванович все разъяснил:
— Понимаете, киевская хунта довела их до такого состояния, что они даже яиц не несут. Всего два яйца осталось, а уж высиживать птенцов они и вовсе разучились. Теперь их надо учить заново, а кому это можно доверить. Да вот во всем государстве никому, кроме… Сами подумайте: если не он, то кто? Кто способен вот так, день и ночь, не сходя с места? Никто! Вот он и решил. Личным опять примером.
— И что же, днем и ночью сам лично и не сходя с места?
— Сам лично. А кто же?
— Да мало ли. У нас же есть депутаты Государственной думы, Совета Федерации и, в конце концов, Втолигос тоже имеется.
— Эх, наивный вы человек, — посетовал Иван Иванович, — столько лет на свете живете, а до сих пор не усвоили, что в нашей стране по-настоящему важное дело никому, ну никому совершенно, кроме самого-самого, доверить нельзя.
Американская оккупация и вялотекущая шизофрения
Слева от нас остановилась еще одна «Скорая помощь», справа — две пожарных машины. Они подлетели к нам с диким воем, но и их полицейский тоже остановил. Больше того, остановил полицейскую машину, которая, как я потом узнал, преследовала бандитов, ограбивших банк. Бандиты успели проскочить, а преследователи застряли. Спецфонари на крышах всех четырех машин и на нашей продолжали полыхать синим светом, но звуки сирен прекратились. Зато стал слышен истошный вой из «Скорой помощи». Это был не спецсигнал, а живой женский голос, похожий на рев пожарной сирены. И другой женский голос, громкий, взволнованный:
— Потерпи, милая, потерпи! Сейчас этот проедет, нас пропустят, мы тебя до больницы мигом домчим и там поможем. Дело государственное, приходится постоять, а ты потерпи, покричи, доедем, поможем.
Из пожарной машины выскочил толстый человек в каске, на плечах погоны с тремя большими звездами, подбежал к полицейскому и стал ему объяснять что-то, показывая на другую сторону улицы, где ярким пламенем горело какое-то здание.
— Супермаркет горит, — сказал Паша.
Полковник вернулся к машинам, из их чрева высыпала дюжина его подчиненных в спецовках из толстой парусины, в касках с золотыми гребнями, натертыми асидолом, — на вид бронзоволицые античные воины. Отблески пожара играли на касках. Пожарные тесно сгрудились и дружно закурили. На пожар старались не смотреть.
Из «Скорой помощи» продолжали нестись душераздирающие вопли. Зинуля выскочила, побежала к соседям, вернулась, сообщила:
— Там женщина не может разродиться. А помочь ей они не могут. Я бы помогла, так нет акушерских щипцов.