Появился помощник трактирщика с кувшином вина и двумя бокалами. После того, как он наполнил их бокалы, Шекспир дал ему трехпенсовик за мускатель и пенни на чай.
– Все очень сложно, Уилл, – наконец произнес Шекспир, после того как они оба сделали по глотку крепкого пряного вина. – Я бы рассказал тебе все, что знаю, ибо могу доверить тебе свою жизнь, но не думаю, что это пойдет тебе на пользу.
– Я и не хочу знать все. Твоя жизнь не по мне, Джон, – сказал Уилл и вдруг изменился в лице. Оглядев прохожих, возчиков на улице и собравшихся вокруг двери «Русалки» пьянчужек, он понизил голос и зашептал брату в самое ухо: – Я люблю тебя, Джон, и поэтому должен сообщить тебе кое-что, что, возможно, изменит твое представление об Эссексе и тех, кто его окружает. Все совсем не так, как кажется.
– Уилл, я же был на той летней пирушке. И, как и ты, видел представление.
– Все так. Но это еще не самое ужасное, братец. Должен признаться, что в поисках покровительства я согласился на весьма опасную работу.
Шекспир напрягся.
– Так это ты написал ту пьесу?
– Нет-нет. Я же сказал, что это был Роберт Грин. Надеюсь, что я не настолько глуп. – Он помолчал. – Между прочим, Джон, тебе следует знать, что Грин умер, ему стало нехорошо после того, как отведал маринованной сельди.
– Возможно, блюдо отравили. Он всегда ходил по краю. Но в чем твой интерес?
Он снова понизил голос.
– Я сочинил кое-какие любовные оды и письма.
– Да? А Анна знает?
– Очень смешно, братец. Не от своего имени. И это было большой ошибкой. Сначала я думал, что просто потакаю прихотям знатных особ. Что-то вроде любовной игры, если хочешь. Я добросовестно писал эти оды, полагая, что они нужны для того, чтобы добиться расположения некой молодой леди, фрейлины при дворе, которой милорд Эссекс хочет овладеть.
Шекспир понял, куда он клонит.
– Но случилось нечто, что заставило тебя передумать.
Брат кивнул.
– Совершенно случайно я узнал, для кого они предназначались. Я был в картинной галерее в Эссекс-Хаус с милордом Саутгемптоном. Там были и другие, включая миледи Рич. У нее была одна из моих од, запечатанная и готовая к отправке. Она помахала бумагой у меня перед носом и озорно произнесла, что мои медовые слова способны любую уложить к мужчине в постель, а затем ее посыльный, который пришел за посланием, спросил: «Еще одно для господина Морли в Шрусбери-Хаус, миледи?» Она посмотрела на него так, словно с радостью бы отрезала ему член и заткнула бы им его глотку, чтобы тот замолчал. Я притворился, что ничего не слышал.
Шекспир стоял, словно пораженный молнией.