* * *
73 года, 3 месяца, 2 дня
Воскресенье, 12 января 1997 года
Последние дни то лучше, то хуже. Радость от того, что эта штуковина не болтается больше между ног, омрачается страхом, что мне ее снова туда засунут. А потому я постоянно слежу за своей струей. Количество и интенсивность варьируют. Раз или два лилось как из поливочного шланга, струя с радостным звоном била в унитаз, а я ликовал как юнец, полностью владеющий своими средствами. Но в остальное время — жалкая струйка.
* * *
73 года, 7 месяцев, 10 дней
Вторник, 20 мая 1997 года
Сегодня утром здорово приложился к фонарному столбу. Гулял неподалеку от Сорбонны. Яркое солнце. На противоположном тротуаре группа студенток радовались весне. Их груди жили своей жизнью под продуваемыми ветром блузками, а у одной даже выглядывали в вырез майки. Красота! Продолжая шагать, я любовался ими и радовался, что ни одна из них уже не может вызвать во мне желания. Это было какое-то опьянение, притом чистое, невинное! Но фонарный столб этого не учел. Он грубо отрезвил меня, будто я — старая мразь, приглядевшая себе добычу и потерявшая от этого голову. Я упал навзничь, почти без сознания. Они бросились ко мне на помощь. Подняли меня. Усадили на террасе кафе. В голове у меня еще стоял звон. Шла кровь. Хотели вызвать «Скорую помощь». Я отказался. Сбегали в соседнюю аптеку за антисептиком и пластырем. Я мог вдоволь любоваться грудью той, что, наклонившись, перевязывала мои раны. Точно не надо «Скорой»? Не надо. Они вызвали такси, но таксист не захотел меня брать из-за крови на рубашке. Позвонил Моне, в ожидании ее приезда заказал коньяк, потом мятную воду и два кофе, чтобы отблагодарить девчонок. Все в порядке? Вы уверены, что все будет нормально? Да-да, не беспокойтесь, поцеловался с фонарем — ничего страшного. Вежливые смешки. Вскоре они ушли. Нам абсолютно нечего было сказать друг другу. О чем нам говорить? О фонаре? Об их учебе? Не думаю, что им так уж этого хотелось. О Ромене Гари, который покончил собой, когда к нему пришло бессилие? Или, наоборот, о том облегчении, которое испытал Бунюэль, почувствовав, что освободился от своего либидо? Девчонки вернулись в университет, а я заказал еще один коньяк и выпил за здоровье именно Бунюэля. Если бы дьявол предложил ему еще одну сексуальную жизнь, говорил он, то он не принял бы ее, а попросил бы лучше укрепить ему печень и легкие, чтобы пить и курить в свое удовольствие.
* * *
73 года, 7 месяцев, 11 дней
Среда, 21 мая 1997 года
С каких пор я убедился в том, что больше не хочу женщин? После операции простаты? С тех пор, как у меня не встает, а если и встает, то так слабо, что это не считается? Или еще раньше? С тех пор, как, встретив Мону, стал однолюбом? Ведь я и правда никогда ее не обманывал, как говорится. А не обманывая ее, я испытывал очень мало желания «на стороне». Мы полностью удовлетворяли друг друга в прямом и переносном смысле. И как следует. Но, когда с возрастом желание Моны стало угасать, значило ли это, что и мое тоже должно было сойти на нет? Должно ли то, что она больше не хочет, означать, что я больше не могу? Что это? Мудрость общего тела? Даже более того! Между «я уже не могу» и «я уже не хочу» — всего один шаг. Но сделать его надо, закрыв глаза. Наглухо. Стоит их лишь чуточку приоткрыть во время этого перехода, как под ногами разверзнется бездонная пропасть небытия. Хемингуэй, Гари и множество других, безымянных, предпочли броситься в нее, нежели продолжить свой путь. Ладно, есть желание, нет желания — сейчас у меня есть заплывший глаз и наполовину опухшая физиономия, что явно не делает объектом желания меня самого.