* * *
73 года, 7 месяцев, 12 дней
Четверг, 22 мая 1997 года
Тижо: А я никогда не смог бы жениться раз и навсегда. Знакомишь кого-то со своей женой и как будто выставляешь напоказ свой член.
* * *
73 года, 7 месяцев, 14 дней
Суббота, 24 мая 1997 года
Ужин у сына Н. Запланирован давно. Мальчик хочет меня отблагодарить. За оказанную услугу. Один раз уже переносили. Откладывать снова уже нельзя даже по причине разбитой физиономии. Впрочем, о физиономии-то в течение всего вечера речь так и не зашла. А ведь она выглядит чертовски эффектно! Трехмерная радуга. Повреждения такого рода по мере заживления становятся только живописнее. Вся палитра красок и оттенков. Сейчас мы входим в период сочных фиолетовых и желчно-желтых тонов, а налившийся кровью глаз выглядит вообще черным. Но за столом никто ни словом, ни намеком не упомянул об этом шедевре. О роже мсье — ни-ни. Ладно, мне же лучше. Однако во второй половине вечера телесная тема пошла в контратаку в самой неожиданной форме. Юная Лиз, младшая дочка Н., страшная болтушка, по словам ее матери, которая быстро умеет завладеть симпатиями гостей, вывалив на них весь набор претензий, предъявляемых ею к собственным родителям («правда, милая?»), за ужином не проронила ни слова. И не съела ни крошки. Когда убрали со стола и девочка скрылась у себя в комнате, ее мать, поспешив со страшными выводами, зашептала: У малышки точно анорексия! Но ее диагноз был спокойно подкорректирован мужем — в сторону снижения опасности: Да нет же, дорогая, малышка просто нас специально изводит, и меня, и тебя, ничего страшного. Супруга задыхается от возмущения, дальше следует семейная перебранка, децибелы растут, и тут из своей комнаты выскакивает Лиз и вопит, что ее все это достало, достало, «достааааало»! И у нее во рту, раскрытом во всю ширь для этого выплеска эмоций, все видят пирсинг — маленький стальной шарик, подрагивающий, как капелька ртути, на опухшем языке. О, ужас! Что это такое, Лиз? Что у тебя во рту? Иди сюда сейчас же! Но Лиз закрывается на два оборота. Возмущенную мать волнует не столько язык дочери, сколько ее окружение. И тут в разговор вступает некто Д.Г., адвокат по профессии, принадлежащий к тому же поколению, что и хозяева дома. Он переводит разговор на тему влияния.
— Скажите, Женевьев, вы носите стринги?
— Простите, не поняла?
— Стринги, такие трусики в виде шнурка, которые Клодель назвал бы полуденным разделом, а бразильцы прозвали «зубной нитью».
Молчание тем более красноречивое, что хозяйка дома, судя по гладкости ее юбки в том месте, где она обтягивает ее безупречные полушария, стринги носит, да-да, и с успехом.