А Надю продержали в операционной больше пяти часов. Легонькое хирургическое вмешательство превратилось в тяжелое. Наркоз ей вводили дважды, потому что вместо одной предполагаемой опухоли, обнаружили две и, перестроившись по ходу операции, удалили всю грудь. Мастэктомия вместо обещанной резекции. И уже в палате, ухватив меня за руку в момент, когда я поправляла ей подушку, Надя отрешенно спросила: “Так значит, все гораздо серьезнее? И сколько же мне тогда всего жить осталось?” “Много”, – ответила я и пошла вскарабкиваться на высокую каталку. За мной приехали медсестры, меня тоже повезут к врачам.
В операционной холодно, светло и страшно, и, кажется, мой хирург поменял очки. Хотела что-то пошутить насчет его нового имиджа, но не успела, он уже начал чертить на мне маркером полосы, крестики и круги. “Волнуетесь?” – спрашивает. Бурчу: “Странный вы, Константин Юрьевич, конечно, волнуюсь, я же не идиотка”. “Не идиотка”, – соглашается он. И мне как-то становится уютнее. Начинаю верить, что все будет хорошо. Похоже, он все же во мне увидел не просто кусок мяса, а начал воспринимать как личность, а значит, действительно захочет постараться. Мои руки уже привязаны к столу, и анестезиолог начинает надо мною колдовать. Спать! Совершенно точно помню, что заснула уже в тот момент, когда отсчет, начатый с десяти, дошел до семи. Впрочем, самое важное я успела с моим хирургом до операции еще раз проговорить. Мы снова повторили ту формулу, что твердили все последние дни. Доктор постарается мне грудь сохранить. И именно под этим своим желанием я, несмотря на предостережения заведующего отделением, поставила свою подпись в соответствующей бумаге. Но устный разговор шел и о другом. Если доктор, начав операцию, поймет, что ампутация необходима, он грудь удалит. Наверное, мне многие могут сказать, что я слишком доверилась врачу. И я не буду спорить. Да.
Вообще, после всего, что со мной за мою жизнь успели проделать наши медики, я к людям в белых халатах плохо отношусь. О чем и повторяю постоянно и неустанно. Но именно этот хирург мою веру в профессию восстановил. Мы и в этом с Наташей из соседней палаты сошлись. “Он очень старательный, ему нравится работать, – почти хором говорили мы с ней, обсуждая нашего общего лечащего врача. – Он готов по нескольку раз все перепроверить, прежде чем решить. И в обыденной жизни эта его ответственность, скорее всего, иногда перерастает в занудство”. “В общем, ботан он”, – тогда подвела итог нашего разговора Наташа, еще раз продемонстрировав, что работает она директором школы. “Перфекционист”, – уточнила я как профессиональный журналист. И снова хором мы с ней произнесли: “Но я это в хорошем смысле слова имею в виду”. Ах да! О чем это я? О том, что не каждому врачу надо доверять. А я, даже и с этим моим доктором, свои анализы сначала всегда читаю сама.