К Филиппычу не пошел.
Дома крикнул с порога:
— Принимайте гостей!
Тетя Аза, татарка, дворничиха, испуганно выглянула из комнаты, ахнула и тут же прикрыла свою дверь. А инвалид Пасюк, опираясь на палку, так и застыл, открыв рот, в коридоре.
— Вы чего дергаетесь? — удивился Иванов.
И увидел сургучную печать на дверях Полярника.
Свежий сургуч, красивый. Официальный, не сорвешь.
Ничего больше не спрашивая, прошел в свою комнату, там зубами рывком сдернул с бутылки картонную крышечку. Глотнул от души и, не глядя, сунул бутылку притопавшему за ним инвалиду.
— Когда?
— Позавчера.
— Полина с ним была?
— Ты что! Ты что! Она с той ночи, когда они тут бой-сражение устроили, в бараке не появлялась. Может, звонила, но не при мне. А нас тут держали безвыходно восемь часов, пока не перетрясли у Полярника каждую книгу. Мешка три книг увезли. И Полярник, хоть и лауреат, не хорохорился.
— Обо мне спрашивали?
— Ты что! Ты что! Не спрашивали.
— А Француженка тетя Фрида где?
— Ну, где, где. В управлении, наверное.
— Так она же отмечается там по вторникам.
— А ее в Черемхово высылают. Надоела со своими приметами.
И рассказал, сплевывая, жадно прикладываясь к быстро пустеющей бутылке, что всех достала эта Француженка тетя Фрида своими приметами. Болтает и болтает. Вот, дескать, как оступится инвалид двести семьдесят три раза, так тут и все. Конец света и прекращение дней. Такую эта дура придумала примету. По ее подсчетам, с обидой рассказал инвалид, оставалось до конца света всего-то там семьдесят одно его падение. А сколько можно? Он и так весь в синяках. Не успела. Пришла бумага — выслать Француженку подальше. Черемхово — угольный край, там такие страшные морозы случаются, что сами по себе как бы конец света. Там полопаются у нее бутылочки со святой водой.
— А ты-то? — спросил. — Снова, что ли, ездил в Тайгу?
Кивнул. Врать как-то не хотелось, но кивнул согласно.
Да и кто поверит, что он целую неделю провел тут неподалеку — в гостинице? Ври, дескать, да не завирайся. Да и Полярник… Тоже мне лауреат… Что же это такое?.. Ведь он кипарисовую шкатулку отправлял Берии…
Выгнал инвалида.
Пил жадно, не закусывая.
Один гусь поля не перетопчет, а без коллектива не прожить.
Полгода назад или нет, больше, конечно, больше, так же вот снег шел.
А Иванов сидел в пустом железнодорожном ресторане и выводил ровные строки.
«Дорогой Иосиф Виссарионович! Слава тем, кто работает. Слава тем, кто объясняет сложное. Я курю „Беломор“ и покупаю „Московскую“ по 60 рублей бутылка. Но не потому курю и беру водку, что чего-то боюсь. Напротив, от радости, от чудесной возможности — написать Вам. По занятости своей Вы, конечно, не ходите по когизам, хорошие книги остаются вне Вашего внимания, поэтому хочу стать Вашими глазами, Вашим слухом, Вашими чувствами и доносить до Вашего внимания все, о чем говорит народ. Вы уберегли страну от врага внешнего и теперь должны уберечь от врага внутреннего».