– Обычное оправдание для ребенка, – заявил дознаватель. – У меня тоже есть дети, мадам. Мне не раз приходилось слышать подобные рассказы.
Преподобный Николсон поднялся с места.
– Прошу прощения, сэр. – Он обратился к коронеру вежливо и вместе с тем твердо. – Но не могло ли случиться так, что мальчик, чувствуя себя несчастным и отверженным, страдая от ощущения невыполненного долга и от одиночества, создал для себя что-то вроде второго «я», человека, который брал бы на себя вину за его проступки и который в то же время был бы вправе ненавидеть дядю не меньше, чем ненавидел его он сам?
Он повысил голос, чтобы его не заглушал усиливающийся шум в зале – рыдания, испуганный шепот, слова сострадания, гнева или недоверия…
– Что, если несчастный и униженный ребенок нашел убежище в собственном воображении? – спросил священник. – А потом это состояние переросло в подлинное безумие, поскольку в нем как бы поселились два разных человека – один изо всех сил старался угодить и поэтому получал поощрения, а на другого, без какой-либо на то вины, обрушивался весь гнев и ненависть, так как он являлся сыном человека, так и не ставшего ему настоящим отцом, а дядя, постоянно находивший у него какие-то изъяны, видел в нем лишь отражение собственного брата, которому всегда завидовал и теперь мог отомстить, лишь отыгравшись на его ребенке?
Коронер застучал молотком, призывая сохранять тишину.
– Попрошу соблюдать порядок! – приказал он и снова посмотрел на Горацио. – Вы нарисовали ужасную картину, сэр, да простит вас за это Господь! Я не удивлюсь, если близкие Рэйвенсбрука не проявят к вам снисхождения. – Дознаватель посмотрел в ту сторону, где сидел Майло – весь бледный как полотно, за исключением двух ярко-алых пятен на щеках.
Однако лицо Энид, исполненное гневом и жалостью, заставило коронера горестно вздохнуть, и это позволило Рэтбоуну заключить, что отец Николсон оказался недалек от истины.
– Полное безумие, – сквозь зубы процедил Рэйвенсбрук. – Ради бога! Все, кто здесь находится, прекрасно знают, что братьев было двое! Эта женщина или клевещет, или просто выжила из ума. Ее разум затуманил алкоголь. – Он стремительно обернулся: – Женевьева! Ты видела и Энгуса, и Кейлеба! – Теперь голос его сорвался на крик. – Скажи, что это нелепо!
– Я видела их, – тихо ответила миссис Стоунфилд, – но всегда порознь. Я ни разу не видела их обоих одновременно. Но… это невозможно! Они так отличались друг от друга! Нет. – Она бросила взгляд в сторону Эбигейл Рэтчетт. – Нет, вы ошиблись! С тех пор прошел сорок один год. Вы что-то путаете. Сколько младенцев вы приняли за свою жизнь? Несколько сотен?