Он кивнул. Боли за последнее время было столько, что Виктор почти перестал ее чувствовать.
– Мне понадобится Полозова кровь. – Татарин искоса посмотрел на Игната. – Немного, размером с дробину. Дашь?
Игнат кивнул, поддернул рукав, посмотрел на браслет на своем запястье. Раньше Виктор никакого браслета не видел, хоть и работал с Игнатом плечом к плечу.
– Выдержишь? – спросил мастер Берг, но не у Виктора, а у Игната.
– Мы не на озере, да и до полнолуния еще далеко. Надо только его расклепать.
Мужчины вышли из комнаты, с Виктором осталась только Евдокия.
– Все будет хорошо. – Она улыбнулась. – Ты поправишься.
Игнат с Татарином вернулись быстро. Или это Виктор снова провалился в беспамятство. Все, что было потом, он помнил обрывочно. Докрасна раскаленное лезвие ножа, запах горелой плоти, боль, забвение и снова боль, но уже не от ножа, а от льющегося прямо в рану расплавленного серебра. Он думал, что сил нет и на то, чтобы дышать, но сил хватило даже на крик. Жидкое серебро растекалось по жилам, выжигало изнутри и не позволяло потерять сознание, невидимыми нитями привязало к реальности.
– Три дня будет очень плохо, – сказал татарин, вытирая ветошью окровавленный нож. – Если выдержит, будет жить.
Виктор знал, что не выдержит. Потому что выдержать такую боль не может никто.
Но он выдержал. Три дня и три ночи нестерпимых, не прекращающихся ни на мгновение мучений. Голос он сорвал от крика в первый день, оглох во второй, ослеп на третий…
Четвертый день прокрался в комнату мутным серым рассветом, погасил свечу, горящую в изголовье Викторовой кровати, взъерошил волосы прохладной лапой сквозняка, улегся на грудь старым одноглазым котом, замурлыкал, и Виктор в одночасье почувствовал себя живым. От света, запахов и звуков закружилась голова. Когда он попытался привстать, потревоженный кот предупреждающе выпустил когти, но мурлыкать не перестал.
– Васька, да что ж ты делаешь, паршивец? – Евдокия согнала кота на пол и лишь потом увидела, что Виктор пришел в себя. – Мальчик… – Она тяжело опустилась на стул, осторожно, словно молодой человек был сделан из хрусталя, потрогала его лоб. – Вернулся, – сказала и вдруг расплакалась.
А он не знал, как ее успокоить, какие найти слова. Чувство неловкости смешивалось в нем с дикой радостью от того, что он есть, а боли больше нет. Это было похоже на чудо, а может, и являлось настоящим чудом.
Евдокия успокоилась быстро, уголком платка вытерла глаза и, не обращая внимания на протесты Виктора, стащила с него одеяло.
– Все хорошо, – проговорила она твердо. Кому сказала: ему или себе самой? – Теперь точно заживет.