– Расскажем. – Кайсы поднял его за шкирку, как кутенка, и, не слушая возражений, перекинул через плечо. – Нагулялся, хватит на сегодня.
Дверь, ведущую в охотничий домик, он распахнул пинком, Федора положил, почти швырнул, обратно на лежак, отошел к печи и снова достал свой нож. Воцарилось молчание, такое тягостное, что от него зазвенело в ушах. И голос Федора в этой гробовой тишине прозвучал громко, как ружейный выстрел:
– Где Айви?!
Кайсы вздрогнул, и лезвие ножа прочертило на ладони кровавую полосу. Август с Евдокией переглянулись.
– Она не хочет меня видеть таким? Страшится?
– Феденька, – прошептала Евдокия, и Кайсы ее не поправил, лишь отер окровавленную руку о штаны. – Феденька, многое случилось, пока тебя не было.
Он уже понял, что случилось многое, увидел в их глазах, во взглядах растерянно-виноватых. Теперь он хотел знать правду, хотел знать, бросила ли его Айви.
– Федя, – Евдокия присела перед ним, попыталась погладить по волосам, но он дернулся, стряхивая ее руку. – Я не знаю, как…
– Скажи ему правду, – подал голос Кайсы. – Он не такой хиляк, каким кажется.
Вот только сам Кайсы в этот момент вдруг показался Федору стариком, едва ли не старше Акима Петровича. Поблекла его лихая, дикая красота, а взгляд, который он вперил в Федора, сделался тусклым, неживым, и Федор перестал дышать, а обожженные руки враз сковало не болью, а нестерпимым холодом.
– Айви больше нет, – сказал Кайсы, и щека его дернулась.
– Как… нет? – Он не желал такое слышать и понимать отказывался.
– Нет. Из этого мира моя дочь ушла. Уже давно, больше пяти лет назад. – Его зрачки сощурились, сделались по-кошачьи узкими. И сам он в этот момент был похож на кота, дикого лесного хищника, смертельно опасного. – А ты ведь ничего не почувствовал? – Тонкие губы Кайсы скривились в горькой улыбке. – Не почувствовал ее муку за своими страданиями? Вот и я не почувствовал… И кто мы с тобой после этого? Имеем ли право называться отцом и мужем?
– Нет! – Федор замотал головой. Кайсы не понимал, говорил не то, потому что не знал, что Федор видел Айви в Нижнем мире. Пусть не человеком, а ласточкой, но видел! И перышко она ему подарила.
Перышко… стало вдруг очень важно найти его, вернуть себе, сжать в руке, почувствовать его шелковую прохладу.
– Где оно? – Федор уже не говорил, он кричал, и от крика его вздрагивал огонек стоящей на столе свечи.
– Что, Феденька? – спросила Евдокия.
– Перышко. В моих вещах… было. Кайсы, где мои вещи?
– Все здесь. – Евдокия суетливо достала из-под лежака его котомку, и Федор, не обращая внимания на боль в пальцах, принялся искать в ней то единственное, что имело для него значение. Нашел, сжал в ладони, прижал к щеке, успокаиваясь от этого ласкового прикосновения. Они просто не знают, не понимают, что его ласточка жива!