— Вот и замечательно.
Момент влюбленности миновал, и Гиневра, язвительно похихикав, заметила:
— Не могу не признать, что навешать лапшу на уши она умеет. Я всегда считала, что умею выстроить разговор так, чтобы беседа шла по устраивающему меня плану. А с этой твоей подружкой, мисс Мэдисон, я просто теряю дар речи. Сижу и молчу как будто язык проглотила.
Все это она произнесла совершенно будничным тоном, как бы невзначай, так, словно я и не был свидетелем их сверхэмоциональной встречи.
— Моя подружка, говорите?
— Ну да. — В очередной раз я был просто очарован способностью Гиневры к преображению. — И не говори, что у тебя с нею ничего не было. А то, можно подумать, я ничего не знаю. Да судя по тому, что мне довелось услышать, у тебя до сих пор уши от стыда должны гореть. — Покачав головой, она осуждающим тоном добавила: — Я поначалу восприняла как комплимент, когда ты стал за мной волочиться. Но, увы, мои прелести здесь ни при чем. Могла бы сразу догадаться. Ты просто готов подкатить свое мужское достоинство ко всему, что шевелится. — грубо и гротескно спародировав голос и манеру Ленни, она протянула: —Ах, я не знаю, что делать. Ты меня та-а-ак измучил.
Эта реплика актрисы из самодеятельного театра прозвучала под аккомпанемент смеха Монины.
— Ага, — сказала Гиневра, — тебе тоже понравилось?
Монина кивнула и весело рассмеялась. Ее детские щечки вздрагивали в такт колыхавшимся щекам ее матери, чья молодость уже осталась позади.
— Ах ты чертовка, — ласково сказала Гиневра дочери.
В этот момент я и ушел от них.
— Нужно быть требовательным к самому себе, иначе не управишься со всеми стоящими перед тобой задачами, — разглагольствовал Холлингсворт, — вы сами знаете, у нас в организации проводят множество тренингов и курсов. Многие из них посвящены весьма заумным предметам, и это еще мягко сказано. Само собой, для успешной работы в той организации, в которой я состою на службе, необходимо хорошее знание психологии.
С этими словами он закончил подстригать себе ногти. Все, что было срезано, было тотчас же, немедленно ссыпано на клапан конверта, лежавшего на углу стола по левую руку от Холлингсворта. Противоположный, правый, угол занимал другой конверт, также открытый, на клапане которого покоились стружки, собранные после заточки трех карандашей, что было проделано Холлингсвортом перед началом беседы. Так он и сидел — под лампой, свет которой был направлен прямо в лицо Маклеоду, и с двумя конвертами по разные стороны от него, похоже служившими чем-то вроде символа весов правосудия.