— Ох уж мне эта девчонка, — бормотала она себе под нос.
Она посмотрела вверх — на меня, и на ее губах заиграла двусмысленная улыбка.
— Ну что ж, Ловетт, вот мы и остались одни, — сказала она.
— Да, я добился своего, — подчеркнуто медленно произнес я.
— Ах, проказник.
Она сложила осколки фарфора в пепельницу, стоявшую рядом со мной, и вернулась на свое место. На этот раз она уселась, расставив довольно широко ноги и подперев сложенными крест-накрест руками пышную грудь. Промычав что-то невразумительное, но явно довольным тоном, она стала медленно тереться голыми плечами о ткань на спинке стула, словно массируя кожу. Судя по выражению ее лица, этот процесс доставлял ей немалое удовольствие.
— Никогда не чесались спиной о бархат?
— Да как-то не приходилось, — хрипло ответил я.
— Ой, а мне так нравится. — И Гиневра снова не то застонала, не то замурлыкала от удовольствия. — Какая жалость, что это не бархат. Хлопок, он и есть хлопок. Приятно, но все-таки немного царапает. — Она довольно зевнула. — Я вот что скажу, Ловетт… Сама не знаю, с чего это на меня нашло. Раньше я никогда никому об этом не рассказывала. В общем, признаюсь вам, что, оставаясь одна, я люблю раздеться догола и поваляться на бархатном покрывале.
Что это было — признание в тайном пороке или просто намек, нацеленный на то, чтобы обострить ситуацию, в которой мы с ней оказались?
— Занятно, — пробормотал я, просто для того, чтобы выиграть время. На самом деле я не знал, что сказать и как вести себя в этот момент.
— Да, были в моей жизни времена и получше, — сообщила мне Гиневра. — Страсть и ярость.
Я встал с кресла и подошел к ней. Мой поцелуй она пробовала на вкус несколько секунд, а затем оттолкнула меня и, удовлетворенно выдохнув, с улыбкой на лице сказала:
— А ничего, мне понравилось.
Я потянулся к ней, но она перехватила мою руку.
— Э нет, на сегодня хватит.
Во мне к тому времени проснулись все звериные инстинкты: как бык на корриде, который, озверев от ярости, почувствовал, что его рога вонзились в беззащитный бок лошади, я забыл обо всем и чувствовал, что мне в жизни нужно только одно — бодать, бодать, поднимать на рога и втаптывать противника в землю. Мои руки словно сами собой оказывались то здесь, то там — на самых соблазнительных и пышных частях ее тела.
— Ишь ты… — сказала Гиневра, уже гораздо сильнее отталкивая меня прочь от себя, при этом она в ту же секунду сумела встать на ноги.
Так мы и стояли лицом к лицу, а я при этом обнимал ее за талию.
— Это еще что такое творится! — напустилась она на меня в притворном, сдобренном удовольствием гневе. — Нет мне спасения от вас, мужиков.