И вот я лежал на другой кровати и, так же задыхаясь от жары, не то дремал, не то думал о чем-то. За окном на улице ходили люди, делались какие-то дела, начинался рабочий день. Я пообедал, вернулся домой, сел за стол, уже понимая, что вряд ли смогу продуктивно поработать. Мысли мои метались в полном беспорядке. Я брался за ручку и откладывал ее, а даже написав пару строк, немедленно зачеркивал написанное. Творческий кризис был налицо. Ближе к вечеру я понял, что мне нужно поговорить с Маклеодом.
Он, как обычно, сидел на своем жестком стуле — спина прямая, нога на ногу, руки сложены на груди, — а его взгляд словно всверливался в меня прямо через стекло очков в серебряной оправе. Время от времени он машинально проводил пальцами по стрелке на брюках и кивал с таким видом, словно все, что я ему рассказываю, он уже слышал, причем не раз и не два.
Говорил же я ему о Гиневре, обо всем, что произошло между мною и ею, причем рассказывал все в подробностях. Маклеод слушал меня, то и дело улыбаясь, а время от времени и вовсе позволяя себе усмехнуться, что несколько отвлекало меня и даже сбивало с толку. Впрочем, до комментариев и уточняющих вопросов с его стороны дело дошло только один раз.
— Ну-ка, ну-ка, что это вы там упомянули про Свидетелей Иеговы? — спросил он.
Я пересказал ему фрагмент проповеди, которую прочитала мне Гиневра, и вспомнил кое-какие приведенные ею цитаты из Евангелия. Маклеод покачал головой:
— Она все это придумала.
— Не знаю, может быть.
— Уверяю вас. — Почесав подбородок, он пояснил: — Я все-таки ее уже достаточно давно знаю.
Честное слово, ни разу не слышал от нее не единого слова о религии, а уж тем более о иеговистах. Скорее всего, она недавно прочитала о них статью в каком-нибудь журнале и вот решила излить на вас свои новые знания.
— Подождите, а как же ее муж? — не соглашался я. — Гиневра говорила, что он человек верующий и набожный.
Маклеод снова усмехнулся.
— Ну, чего не знаю, того не знаю. Я, между прочим, за все время, что здесь живу, так с этим загадочным мужем и не познакомился, — лениво, словно преодолевая зевоту, сказал он.
Я продолжил рассказывать о своей встрече и ссоре с Гиневрой и вдруг почувствовал, что под спокойным бесстрастным взглядом Маклеода мне легче признаться в каких-то подробностях, которые в любой другой ситуации я предпочел бы опустить. В присутствии этого человека мне почему-то было легко говорить о самых интимных и даже неприятных для меня вещах. Он как-то располагал к тому, чтобы исповедоваться перед ним. Мне почему-то казалось, что, во-первых, он не обидится, а во-вторых — никогда не станет пользоваться моей слабостью и не припомнит мне впоследствии эти признания. Рассказывая о своих переживаниях, я понял, что запомнил всё до мельчайших подробностей, да с такой точностью, что и сам себе удивился.