Если честно, не знаю по сей день. Они разговаривали мало и редко, никогда не сидели в обнимку, мама, казалось, отца и вовсе не замечала, а тот посвятил всего себя нашему с братом воспитанию. И лишь когда он захворал, мама опомнилась: она дневала у его постели, не страшась заболеть, протирала лоб мокрой тряпкой, читала молитвы к богам. Но отец угас за месяц или два.
Помню, мы возвращались с похорон, выслушав сотни соболезнований, и мамино лицо сияло как начищенная монета. Я тогда удивленно спросила, неужели ей совсем не жалко отца, а матушка ответила: «Позже поймешь». И вот, мне двадцать, а я так и не поняла: была ли эта улыбка освобождения от нужды ухаживать за умирающим или радость от того, что папа наконец‑то отмучился?
— Думаю, она благодарила небеса, ведь её возлюбленный супруг отныне обрел покой, — уверенно сказал господин Розеншал, когда мы шагнули к продолговатому озерцу, по глади которого кружили белоснежные лебеди.
Я кивнула, пусть и с сомнением.
— Позвольте теперь расспросить вас о метке на запястье. — Руну точно прожгло огнем. — Вы предназначены лорду теней?
— Да, — не стала скрывать очевидного.
— Знаете, совет особенно смущает тот факт, что вы обручились с враждебной расой. Поверьте, лично я не имею ничего против жителей Пограничья, но архимаги нынче жутко консервативные, и им кажется, все ваши беды исходят именно от союза с тенями. Потому вопрос: было ли ваше желание искренним и основанным на доводах сердца и рассудка?
Я потупила взгляд, не в силах ответить. Нет, мое желание не было ни искренним, ни разумным. Меня вообще никто ни о чем не спрашивал.
Вдруг голову словно окунули в кипяток, виски прокололо тысячей острых игл. Я потеряла равновесие и свалилась прямо к ногам господина Розеншаля, закрывая налившиеся свинцовой тяжестью веки.
Какой странный сон…
Три миниатюрные служанки, лица которых я различала смутно, раздевали меня. Сначала распустили корсаж, стянули рукава. С трудом подняв занемевшее тело, сняли платье через верх. На секунду голова запуталась в юбках. Следом они взялись за волосы и, расчесав их гребнем, уложили прядями на грудь. Было зябко. Я силилась открыть рот, чтобы спросить, что происходит, но губы не слушались.
А потом надо мной склонился господин Розеншал. Пахнуло удушливой сладостью и чем‑то едким.
— Здравствуй, Аврора, — сказал он, поцеловав меня в лоб. Его губы, холодные как неживые, оставили мокрый след. — Скоро ты будешь дома.
Костлявый палец провел по моему подбородку, коснулся ключиц. Я моргала и не могла даже мотнуть головой. Язык прирос к нёбу. Липкий страх полз по позвоночнику к затылку.