И вот мы выходим в море.
Час назад ко мне прибежала Дралина:
— Собирайся, ты идешь на выход! Вместо Инки. По-быстрому!
— А Инна Николаевна разве не пойдет? Почему?
— Много будешь знать, скоро состаришься.
Это для меня было полной неожиданностью. Я уже знал, что возьмут только трех человек, но никак не предполагал, что пойду я.
Я стою на капитанском мостике рядом со старпомом. Сумеречно. Верхушки сопок расплывчатыми контурами вырисовываются на фоне фиолетового неба. Лодка медленно и тихо вытягивается из бухты, журчит вода под бортами, будто там кто-то пошевеливает прутиком. Кажется, что мы стоим на одном месте, а всё — берега, пирсы, разноцветные топовые огни на лодках, — всё отплывает, отодвигается от нас.
На мостике зябко. От воды, своей ощутимой плотностью и тяжеловесностью похожей на нефть, веет холодом.
Теперь уже видно соседнюю бухту, видно город, кучу съежившихся от холода огней. И где-то среди них огонек в номере Эджворта Бабкина.
Лодка разворачивается и идет теперь носом в сторону океана. За нами следом бежит «бобик», маленький пузатенький пароходик. Я не знаю его назначения, но он будет сопровождать нас до льдов.
На мостике стало по-настоящему холодно. Я спустился в лодку. Нашей гражданской троице была отведена офицерская кают-компания. Посередине каюты стоял узкий длинный стол, по обеим сторонам, почти вплотную к столу, обитые кожей скамейки. Вера спала, с головой укрывшись пальто.
Филютек читал. Что он там может видеть при таком освещении? Я всмотрелся и с трудом разобрал: «Древние греки».
— Вот одеяло и подушка, — сказал мне матрос, дежурный по нашему отсеку. Он был не намного старше меня и не знал, как ко мне обращаться, на «ты» или «вы».
— А тебя как зовут? — спросил я.
— Потатин.
— Нет, а зовут как?
— Толик. Что он одеяло не берет? Я уже два раза предлагал, молчит, — показал на Филютека.
— Оставь, — сказал я. — Понадобится, так возьмет.
— Есть оставить.
Я лег. Лежал и слушал, как за перегородкой шумит вода. В корме, далеко отсюда, монотонно гудели дизеля. Сюда доносилось только их урчание да легкая глухая дрожь. Мы шли в океан… Я смотрел на Филютека и думал о древних греках.
Ушли люди. Остались лишь легенды об их выдающихся подвигах. Ушли выдающиеся личности.
А ведь были и тогда те, кто, как принято писать теперь, «помогал ковать победу». Были мастера-оружейники, имена которых забылись, были кузнецы. Много было тех тружеников, без которых не добывается ни одна победа.
Потом я стал думать о Лизе. Так в последнее время бывало всегда. В свободные минуты я начинал думать о чем-нибудь и вдруг ловил себя на том, что думаю о ней.