— Идемте, я там плиту растопил, немного погреемся у огня.
— Ты? В Красном уголке? Вот умница! — восторженно воскликнула Элла Вадимовна. Это было сейчас лучшее, что только можно придумать. — Какой же ты умница!
Красный уголок представлял собой двухкомнатную квартиру. На дверях еще сохранилась табличка с расписанием часов его работы. Первая комната, проходная, была маленькой, без окон, и совершенно пустой: во второй — достаточно просторной и с двумя окнами — горой были навалены мешки с песком, накиданы лопаты, стояло вдоль стен десятка два стульев, и в углу покрытое цветастым старым одеялом черное пианино.
Окна были заколочены жестью. Чувствовалось, сюда уже давно никто не заходил, было неуютно, пахло промороженной пылью.
Казик возился на кухне, ломал там какие-то доски. В плите весело метался огонь, ворковал, будто голубь. Они столпились напротив дверцы, ловили в ладони пробившийся в щель желтый отсвет. Постепенно тяжелый чугунный настил плиты стал прогреваться и на кухне заметно потеплело. Отсырели и стали пощелкивать обои, по жести на окне покатились капельки.
Они разделись, повесили над плитой мокрую одежду; сидели молча, смотрели на блики огня, ползающие у их ног, и каждый думал о своем. Вот так испокон века ведется: любит человек смотреть на огонь и молча думать о чем-то. Может быть, это еще с каменного века дошло, от лохматого предка, который так же сидел возле камелька и созерцал огонь, как божество и чудо. И почему-то человек любит смотреть на все движущееся, шевелящееся — на текущую воду, гонимые ветром облака, шелестящие листья деревьев. Это уже давно приметил, но не мог себе объяснить Колька.
— А я, пожалуй, здесь ночевать останусь. У меня мама в ночь работает, — сказал Казик.
— И я, — согласился Колька.
«Действительно, — подумал он, — зачем ехать в пустую холодную квартиру. Там надо топить печь, а дров и так мало. Только бы хватило до весны».
Казик натопил печь так, что даже в маленькой проходной комнате замшелый пол отсырел, покрылся росой.
Элла Вадимовна вышла в большую комнату, было слышно, как она двигала там стулья. Потом притихла.
Последние угли прогорели в плите. Стало совсем темно. И тихо. Так тихо, что даже щекотало в ушах.
И вдруг, разорвав эту тишину, прозвучали первые аккорды. Торопливые пальцы будто прощупали клавиши пианино. Остановились, не добежав до края. Вроде бы удивленно замерли, ждали чего-то. Наступила пауза, которая невольно заставила податься вперед и ждать. Ждать, как последующего удара сердца, затаив дыхание.
И побежали пальцы, побежали. Звуки музыки будто залили все темное помещение. Они катились один за другим, как волны: то размеренно и плавно, то гремя и бушуя.