Начальник лаборатории, Иван Васильевич, был краток. Он не журил меня.
— Пишите объяснительную, — сказал он и пододвинул лист бумаги.
— Что писать?
— Почему так произошло? Какие причины?
— Никаких причин.
— Так и пишите, беспричинно.
Я взял лист и написал, что я такого-то в двенадцать сорок пять самовольно ушел с работы. Без всякой причины.
Иран Васильевич взял лист, прочитал и начертал левее моей подписи: «Прошу объявить строгий выговор».
— С предупреждением, — сказал он мне и добавил рядышком — «с предупреждением». — Надо будет сообщить родителям. И разобрать на лабораторном собрании. У вас есть родители?
— Есть.
— Отец есть?
— Есть.
— А у отца, наверное, в свое время ремня не было?… Можете быть свободны.
Больше в лаборатории меня никто не ругал. Со мной не разговаривали на эту тему.
Со мной вообще не разговаривали. Все будто бы отвернулись от меня. Забыли обо мне. Я вдруг почувствовал себя чужим здесь, посторонним. Мне нечего было делать. И мне не давали работы. Говорили между собой о сдаче прибора, готовились к предстоящей командировке, хвалили курносую Юлю, что она вовремя и самостоятельно выпустила какую-то очень нужную документацию. Мне казалось, что ее специально так нахваливают, чтоб подчеркнуть, какой я.
Но это было еще не все.
После смены, когда я, задержавшись, вышел из института, ко мне подошла Лиза. Она ожидала меня возле проходной, взволнованно ходила у дверей. Лицо напряженное, губы плотно сжаты. Она подошла и спросила строго, глядя мне в лицо:
— Это правда?
— Конечно, — несколько рисуясь, ответил я. Наверное, ей обо всем рассказала Юля.
— Этого я от тебя, признаться, не ожидала. Ты показался мне серьезным и умным парнем.
— Это только первое впечатление.
— Перестань паясничать. Это стыдно.
Да, мне действительно было стыдно. Почему я не рассказал о случившемся все как есть! Мне, несомненно, поверили, меня поняли бы. Может быть, кто-нибудь и пошутил бы. Ну что ж, я этого заслужил. Действительно, забавно. Я и сам такому рад посмеяться. Может быть, объявили бы выговор. Но то был бы иной выговор, все по-другому. Я не был бы лентяем и подонком в их глазах. А я почему-то говорил не то, вел какую-то идиотскую игру да еще паясничал!..
И узнают дома…
Я представил, как огорчится отец. Как будет ему неприятно. Мой отец, который в специальном сундучке хранит завернутые в целлофан пожелтевшие грамоты, которые он получил на заводе. Он редко достает их, никогда не хвастается и не показывает. А просто я видел, какими ласковыми, добрыми делаются его руки, когда он трогает эти листки.