Последние несколько ярдов до дома я пробежала бегом и протолкалась к входу. В вестибюле стояла толпа соседей, а копы просили всех их разойтись.
– Пропустите меня! – кричала я. – Я ее дочь! Ее дочь!
Коп странным взглядом посмотрел на меня и спросил, в какой квартире я живу.
– В двадцать четвертой.
– Ну, это не там. – Он ткнул большим пальцем себе за плечо, и только тогда я заметила то, что должна была заметить с самого начала, если б не впала в такую панику.
Дверь квартиры Милфорда была распахнута настежь. Оттуда вышел фельдшер, стягивая на ходу с рук резиновые перчатки. Он что-то сказал одному из копов. Я не умею читать по губам, да это было и не нужно. Все сообщило мне выражение его лица.
– Что случилось? – спросила я у копа.
– Вы его знаете?
– Вроде того. Я хочу сказать – да, знаю. Он мой сосед. – Я оглянулась назад, на распахнутую дверь. Оттуда как раз выносили тело Милфорда, на носилках, засунутое в пластиковый мешок.
Я не верила своим глазам. Милфорд умер?!
– Что случилось? – снова спросила я.
– Мы пока не знаем. Вот что, давайте-ка я запишу, как вас зовут и номер вашей квартиры – на тот случай, если нам понадобится расспросить соседей.
– Конечно, – ответила я и дала ему все сведения. – А теперь мне, правда, нужно подняться к себе. У меня там мама, одна. Она старенькая, ей требуется помощь… И я…
– О’кей. Валяйте. Только идите прямо к себе.
– Хорошо.
* * *
Потом я вспомнила, что сразу, как только вошла, ощутила в нашей квартире какую-то странную пустоту, ужасную, предательскую неподвижность. Но в тот момент все, о чем я могла думать, было стремление немедленно поделиться новостью о смерти Милфорда.
– Мама! Эй, мама!
Ответа не было. Я заглянула в ее спальню, которая располагалась рядом с входной дверью, не увидела ее там и понеслась по коридору, продолжая ее звать. Дверь в ванную была открыта. Но ее и там не было. И в кухне тоже.
Она сидела в гостиной, вот где, сидела в своем кресле-качалке. Глаза у нее были закрыты, словно она заснула, а к груди она слабыми руками прижимала фотографию.
– Мама?
Ответа не последовало.
– Мама?!
* * *
В тот вечер, как только ее увезли, я просто упала на диван, не в силах даже думать. Не в силах заплакать. Все, о чем я могла думать, это о том, что она умерла в одиночестве. Несмотря на все мои усилия, все мои обещания оставаться с нею, в конце концов я все же бросила ее умирать в одиночестве. И еще я все время видела ее перед своими глазами, как она прижимает к груди эту фотографию, снимок ее самой в этом кресле-качалке, улыбающейся и держащей в руках двух толстеньких кошек, Диззи и Гиллеспи, под каждой рукой. Я много раз ее фотографировала, и кошек тоже снимала, но никогда – всех их вместе.