Мэддокс жила в одном из старых домов на Гранд-Конкурс. Адрес я получил у детектива О’Брайена, у которого были на уме более важные проблемы, а женщина, уморившая себя голодом, больше не имела для него никакого значения.
Когда я туда добрался, то обнаружил Тео во дворе. Он явно удивился, увидев меня.
– Вы уже кому-нибудь сдали квартиру Мэддокс? – спросил я.
Он покачал головой.
– Не возражаете, если я туда загляну?
– Нет, – небрежно ответил Тео.
Он отцепил нужный ключ от огромной связки болтающихся у него на поясе ключей и сообщил:
– Завтра приедут убрать оттуда все ее барахло.
– Не знаете, у нее был дневник или что-то в этом роде? Может, письма остались?
Он покачал головой.
– У Мэддокс вообще было маловато вещей.
Это было именно так. Она жила по-спартански, экономно, и это еще мягко сказано. По сути дела, если судить по ободранной подержанной обстановке, как я понял, бо́льшую часть того, что у нее там было, она подобрала на улице. На кухне я обнаружил щербатые тарелки. В спальне увидел матрас без кровати, а также разбросанные повсюду простыни и полотенца. Когда она жила у нас, то всегда была неряхой, и теперь я смог убедиться, что эта ее характерная черта ничуть не изменилась.
– Тот день, о котором вы мне говорили, – спросил я у Тео после краткого посещения квартиры Мэддокс, – тот день, когда мы ходили на спектакль «Красавица и Чудовище»… Она вам не говорила, почему это был самый счастливый день в ее жизни?
Он отрицательно помотал головой.
– Нет, но было понятно, что этот день очень многое для нее значил.
Я-то помнил «тот день» очень хорошо и, возвращаясь поездом подземки на Манхэттен, вспоминал его снова и снова.
Это был отнюдь не единственный день, который вдруг вернулся ко мне. Я припомнил многие трудные недели, которые ему предшествовали, отчего у меня оставалось все меньше уверенности в том, что Мэддокс приспособится к Нью-Йорку, что будет успешно учиться в «Фэлкон экедеми», а после нее пойдет в хороший колледж, и это станет для нее дорогой в счастливую жизнь, лишенную препятствий и трудностей, как у Ланы.
Сначала Мэддокс вела себя просто примерно, хотя позднее некоторые ее приемчики показались мне чисто подхалимскими и нацеленными на манипулирование людьми. Она похвалила стряпню Дженис, сделала комплимент прическе Ланы, похвалила меня за умение здорово играть в «Монополию». В первый день в школе она, кажется, очень хотела быть хорошей ученицей; кажется, даже гордилась своей новенькой школьной формой. «Я в ней чувствую себя какой-то особенной», – заявила она в то утро, после чего сверкнула улыбкой, такой, которой всегда пользовалась в подобных случаях, как я вскоре понял, улыбкой, которую я сперва принял за искреннюю, каковой она вовсе не являлась. Но осознание этой мрачной действительности приходило медленно и постепенно, а когда я вел Мэддокс и Лану к школьному автобусу в тот первый учебный день, а потом весело махал рукой им вслед, когда автобус отъехал, – тогда я был уверен, что теперь у меня две дочери, и обе они милые, добрые и хорошие.