Мы успели добраться до полевой дороги, там были наши повозки. Меня привезли в село, стоявшее в лощине. В хате набралось человек пятнадцать раненых.
Утром село снова атаковали немецкие танки, смяли оборону. Я выполз из хаты на дорогу, где меня подобрала последняя уходившая из села повозка. Один танк остановился против нашей хаты и расстрелял ее. Хата загорелась. Очевидно, все это и наблюдал мой командир батальона. Он, конечно, не знал, что ва пятнадцать минут до этого мне удалось выползти на улицу…
Я всегда писал о том, что видел и пережил сам, что пережили мои товарищи. Конечно, в моих книгах нет буквального воспроизведения жизненных ситуаций. Но все, о чем я пишу, так или иначе было…» Понятно возмущение фронтовиков, подобно Быкову прошедших все круги фронтового ада, когда они читали о войне то, что писали «лакировщики». Ведь доходило до того, что в угоду Сталину, а впоследствии его духовным преемникам ухитрялись фальсифицировать даже фотографически точную кинохронику. Вспоминают, например, историю со знаменитым документальным фильмом «Разгром немецко-фашистских захватчиков под Москвой». Перед выходом на экран его показали Сталину. Тот выразил недовольство тем, что в небе исторической битвы под Москвой не видно крепнущей мощи советской военной авиации. Возразить вождю или хотя бы просто пояснить, что в то время после сокрушительных поражений советской авиации в первые же дни войны этой мощи просто не было, никто не решился. «Мощь» отсняли отдельно в другом небе и с помощью ножниц и клея создали ее для потомков там, где ее в действительности не было, да и быть в то время не могло.
Ту же самую фальшь Василь Быков видел в большинстве литературных произведений о войне, выходивших в конце сороковых — ив пятидесятых годах. Он в те годы, еще и не помышляя стать писателем, продолжал служить в армии в далеком гарнизоне на Курильских островах.
После демобилизации вернулся в Белоруссию, работал журналистом в Гродно. Там же начал писать первые рассказы, которые пока еще не печатал. Именно в тот период он встретился с писателями Иваном Колесником и Романом Соболенко, оказавшими, как теперь считает Быков, едва ли не решающее влияние на все его творчество.
Это может показаться странным, ибо имена этих писателей широкой читающей публике практически неизвестны. Все мы привыкли к тому, что, отвечая на стандартный вопрос о влиянии на него писателей старшего поколения, интервьюируемый литератор называет обычно всемирно известные имена. Быков же говорил, что согласен с Е. Евтушенко, заявившим когда-то, что в начале творческого пути больше учился у малых поэтов, ибо перенять опыт и навык великих начинающему не под силу. «Элементарные правила ремесла, — писал Быков, — более наглядны у доступных по уровню авторов, в творчестве же классиков иначе — каждый из них сам творит для себя собственные приемы и творит на таком дыхании, которое не всегда доступно начинающему».