Молокович пришел уже в сумерках. Агеев, не скрываясь, стоял во ржи, опершись на винтовку, и, услышав поблизости торопливые шаги, сделал попытку присесть. Но в тот же момент, закрытый по пояс рожью, откуда-то сбоку вынырнул Молокович.
— Фу ты!.. Думал, не дождусь, — сказал Агеев с явным облегчением и почувствовал, как сразу расслабился после продолжительного тревожного напряжения.
— Так, понимаете, в притемках лучше. Безопаснее, сами понимаете.
Молокович остановился перед Агеевым, устало сдвинул с потного лба непривычную, с длинным козырьком кепку; на нем уже был куцый поношенный пиджачишко со сморщенными бортами, какие-то вытянутые на коленях портки и калоши на босу ногу. Заметив, что Агеев оглядывает его, Молокович сказал:
— Переоделся. Чтобы лишне глаза не мозолить.
— А как немцы? — спросил Агеев о главном, что его сейчас беспокоило.
— Никаких вам немцев» Приезжали и поехали. Правда, полицию поставили.
— Вот как! И много?
— А черт их знает. Но есть. Школу и амбулаторию заняли. Это возле церкви.
— А пройти как?
— Да уж пройдем как-нибудь. И это… Понимаете, — Моло-кович отвел глаза, огляделся, и Агеев понял: что-то у него не заладилось. — Понимаете, у меня не очень… Ну, сосед в полиции. Там мы вам другое место сосватали. У тетки одной…
Агеев с облегчением вздохнул — у тетки так у тетки, ему главное, чтобы подлечить рану, долго он тут не задержится. Все-таки положение их было неопределенным, с непредсказуемыми последствиями, и он старался много о том не думать. Главное, чтобы куда-нибудь скрыться, заползти в подходящую конуру, зализать раны, с которыми оба они не вояки. А потом будет видно. Потом они подадутся к фронту.
— Про фронт не слыхать?
— Говорят разное. Немцы передали, что уже Москву взяли, — неохотно ответил Молокович.
— Ого! Куда хватили!
— Всякое говорят. Но толком никто ничего не знает.
— Да… Ну что ж, пошли?
— Погодите, — бодрее сказал Молокович. — Понимаете, с оружием не годится. С оружием остановят и… сами понимаете.
Агеев молчал, что он мог сказать? Конечно, попадаться с оружием ему не хотелось, но и расставаться с ним в такое время тоже было непривычно и боязно.
— Надо запрятать, — сказал Молокович. — Вот хотя бы и здесь. А что, куст — приметно.
— В земле?
— В земле, конечно. У меня вот холстина, завернем. На пока…
Агеев помолчал, подумал. Для него, который всю службу пекся о чистоте и исправности оружия, зарывать сейчас в землю винтовки было против совести. Но он вспомнил, сколько их осталось на полях боев, на складах и базах, захваченных немцами, и только вздохнул.