Высокое, открытое место, годное для посевов и пастбищ, близость моря, а главное, обилие леса и возможность удобного общения с испанцами и промысла котов прельстили расчетливого Ивана Александровича. Примерно о таком месте он и говорил главному правителю. Все же, честный и точный во всем, он решил дождаться Алексея, и, ежели тот не нашел лучшего, селиться здесь. А неделю спустя уже приступили к строительству форта.
…Алексей шел берегом. Солнце накалило камни, бледное небо незримо сливалось с океаном. Был час отлива и такой зной, что, казалось, рыболовы-чайки рассекают горячий воздух. Стояла середина лета.
Сверху, со стороны нового форта, доносился стук топоров, звенела пила, в кузне, стоявшей ближе к морю, гулко ковали железные скобы. Иван Александрович спешил до осенних дождей обнести заселение палисадом.
Алексей возвращался из стоянки алеутов, разместившихся со своими байдарами у подножия береговых скал. На разведку лежбищ морского зверя алеуты пока не ходили — ловили для всей колонии рыбу, били птиц. Кусков наказал передать старшине — алеутскому князьку Нанкоку, — чтобы явился завтра с половиной отряда на «таску» деревьев из леса.
— Рыбка в море уйдет, кит кушать будет. Я лучше тут буду… — пробовал было отвертеться от тяжелой работы Нанкок, но Алексей засмеялся и что-то чересчур быстро согласился. Озадаченный князек поспешил отказаться от своих слов.
С молодым помощником Кускова он чувствовал себя всегда неуверенно. Тот не грозил, не ругался, а если кричал, то потом шутил и самое трудное делал сам. И все вокруг него кричали и смеялись, а делали больше других. Но однажды Нанкок видел, что, когда задира промышленный кинулся с ножом на другого, Алексей вывернул ему руку так, что тот провалялся больше месяца. Непонятный человек…
Алексей давно не спускался сюда, к скалам. С тех пор, как начали ставить срубы и рыть колодец, прошло уже больше месяца, у моря делать было нечего. Люди рубили в горных ущельях дубы и чагу — красную сосну, носили на себе к месту будущего форта, добывали глину, лепили мазанки. Часть промышленных и бабы копали землю, сеяли на пробу роясь, сажали картошку.
На заре, как в далекой России, вился над жильем дым, пахло квашней и хлебом. Хлопал крыльями и голосил вывезенный с Ситхи огненно-рыжий петух.
Туманы и зной отнимали много дорогого времени. Непривычные к этим местам люди не знали, как укрыться от ночного холода и сырости, а днем не выдерживали изнуряющей жары, худели и сохли. Бабам не помогали платки, козырьком повязанные почти над бровями, лупились носы и щеки, с непривычки темнело в глазах. Но Иван Александрович не давал отдыха никому. Почерневший и заросший седеющей бородой, всегда в картузе и суконном кафтане, тащил он на плечах дубовое бревно, а за ним, подхватив другой конец, согнувшись от тяжести, тужились четверо мужиков. Алексей тоже по нескольку дней не выходил из леса — рубил и пилил здоровенные комли.