Алексей много слыхал и от Резанова, и от его офицеров Давыдова и Хвостова, а частью сам догадывался, видя расстроенного и хмурого правителя, что в Санкт-Петербурге не понимают, да и не очень интересуются далекими владениями. Были бы бобры да коты, да приносили бы прибыток.
— Что же, там все на компанию переложили?
Кусков молча снял очки, задул одну свечу. Некоторое время постоял зажмурясь. У него давно болели глаза.
— Не наше дело, Леша, — сказал он примирительно. — Александр Андреевич пишет, что нам потребно делать, то и будем. Политика — дело министров.
— Так не министры ж бумагу прислали! Компания… Что ж она не в свое дело суется. Гишпанцы нас и в грош не поставят!
— Иди, Алексей, не шуми! Сказано и хватит! Да скажи, чтоб кончали гулянку.
Утром Иван Александрович велел Василию собираться в Монтерей. Везти письма испанцам и поклон от него, правителя нового российского заселения, губернатору обеих Калифорний, почтенному соседу, синьору и кавалеру Хосе да Ариллага. Колония Росс начала существовать.
Второй день тянулись буераки и скалы, выжженная солнцем прерия напоминала пустыню. И впрямь, кое-где ближе к морю, наносимые ветром пески глушили траву. Небо было почти бесцветное. Недалекие отсюда склоны Сьерры темнели обнаженными, выветрившимися кручами гранита и гнейса.[5] Дикие кусты колючки сменили лавр и хвою, отчетливей виднелись террасы — следы постоянных землетрясений.
Василий уже много суток был в пути. Ночью, укрываясь от холодных туманов, забирался в скалы и, слушая вой степных волков — койотов, раскладывал костер. Днем останавливался лишь для того, чтобы сварить похлебку или испечь на камнях лепешки. Несколько раз он мог подстрелить оленя, стремительно пересекавшего лощину или стоявшего, чутко прислушиваясь, на склоне увала. Но креолу жалко было губить прекрасное животное ради одного куска мяса. Остальное в такую жару пришлось бы бросить.
Насмешливый, колючий с людьми, он любил землю, цветы и травы, любил птичий щебет, рев великана-сохатого, крики лесного зверя.
Однажды, еще на Ситхе, он брел с Лукой к Озерному редуту. За огромным, вывороченным бурей корневищем их встретил медведь — свирепый гризли. Увидев людей, зверь бросился на шедшего впереди Василия, но тот вдруг остановился, подпустил медведя ближе, а затем вложил пальцы в рот и так озорно свистнул, что гризли присел, рявкнул и, ломая кусты, удрал в чащобу.
— Цыган, ну прямо цыган и есть, — еле оправившись от испуга, бормотал Лука, с уважением поглядывая на креола.
Бурая трава и серые нагромождения источенного зноем и ветрами камня, похожие на древние развалины, желтые пятна песка, заросли непролазных кустарников, редкое облако на сияющем небе — вот все, что окружало сейчас Василия.