А Абилат попросил:
— Давайте скорее. Мне теперь страшно, что я могу не успеть.
Но он, конечно, успел, потому что, как я нынче уже говорил Иллайуни, у меня и наяву особо не забалуешь. В смысле, не умрёшь, как дурак; в данном случае, как последняя дура, развалившись на моей крыше, которая нужна мне, чтобы принимать здесь друзей, пить камру, курить и смотреть сверху на наш удивительный город, а вовсе не для хранения хладных девичьих трупов; по натуре я совсем не коллекционер.
Когда Айса возмущённо заорала: «Это нечестно! Мне нельзя воскресать!» — а уже благополучно освободившийся от моей власти Абилат принялся объяснять: «У меня не было другого выхода, как человек, тоже наделённый знахарским призванием, вы должны это понимать», — я даже не то чтобы обрадовался, а просто мысленно поставил точку в этом дурацком деле, состоявшем почти исключительно из вопросов жизни и смерти. Хуже любой куанкурохской головоломки, честное слово, а ведь я всеми правдами и неправдами старался их избегать.
Я сказал ей:
— Не хотела бы воскресать, не устроила бы весь этот балаган на моей крыше — единственном месте в городе, где тебя гарантированно вовремя найдут и спасут. Или ты просто хотела, чтобы я наконец-то почувствовал себя виноватым — сам, без дурацких уандукских заклинаний? В любом случае, у тебя получилось — и то, и другое, и ещё до фига всего. Ты молодец, всех обхитрила и победила. И настояла на своём. И даже осталась жива. И заодно на практике выяснила, что твоему могуществу нет предела, но только когда ты перестаёшь крушить всё вокруг и начинаешь спасать. Довольно скучно, не спорю. Но с этим, как показывает практика, вполне можно жить.
— Как же я всё-таки ненавижу твою самодовольную рожу! — искренне сказала Айса. И так беспомощно улыбнулась, что захотелось сказать ей: «Добро пожаловать в мир живых».
Но я, конечно же, промолчал, поскольку стараюсь по мере возможности воздерживаться от сентиментальных сентенций. Что-что, а вкус у меня всё-таки есть.
Поэтому я просто согласился:
— Да, она у меня довольно противная. Но остальные как-то терпят, бери с них пример.
А потом повернулся к Шурфу и сказал:
— По-моему, я допустил в этом деле всего одну ошибку. Зато роковую.
— Какую? — удивился он.
— Когда решил, будто отлично выспался в старой усадьбе. Это была, в лучшем случае, жалкая попытка выдать желаемое за действительное, а в худшем — тяжёлый горячечный бред. Поэтому будь другом, проследи, чтобы меня не похоронили заживо. Даже если до конца года ни разу не вдохну и не выдохну, сам помни и другим объясни: это ничего не значит, просто я крепко сплю.