Ехать было всего десять минут, но вот загвоздка — аптека находилась на самой границе жилого массива. И если в относительно малолюдных, по случаю конца рабочего дня, окрестностях NERV Шуту было просто плохо, то теперь ему стоило трудов просто ориентироваться в пространстве. Шепот перешел в нечто напоминающее грохот водопада, психический свет уже не просто слепил, он буквально затапливал сознание тысячами оттенков самых разных эмоций. Приходилось изо всех сил вцепляться в рассудок, что бы не утратить собственную личность в этом хаотичном многоцветье, не раствориться в нем и не превратиться в пускающий слюни овощ. Шут шел почти закрыв глаза, поскольку от обычного зрения все равно не было толку. Сейчас он воспринимал мир чувствами множества окружавших его людей. Неописуемое человеческим языком ощущение. Он одновременно видел экран телевизора, по которому транслировался бейсбольный матч, развернутую вечернюю газету и экран компьютера, и еще сотни других зрительных картинок. Он чувствовал запахи мыла в душевой, готовящегося риса и сигаретного дыма. Он слышал все, что не только говорили, но и думали сотни людей кругом. Он видел себя со стороны под несколькими ракурсами, видел в комплексе окружающее пространство, и все это сопровождалось острой болью в раздираемом мозгу. Человек бы быстро сошел с ума от такой сенсорной пытки, но кто бы ни создал псайкеров, он дал им больший запас прочности.
Вот и стеклянные двери искомой аптеки, провизор за прилавком по–японски вежливо интересуется, чем может помочь, но его внутреннее пренебрежение к гайдзину отдает мощным духом, похожим на запах гнилой капусты, пополам с кислой адреналиновой вонью боязни. Он принял Шута за наркомана или пьяного, что не удивительно при таком искаженном выражении лица.
— Четыре пачки анальгина, пожалуйста, — словно издалека услышал Шут собственные хриплый голос.
— Триста двадцать йен, — на полградуса теплее сказал провизор и полез под прилавок.
Отсчитывая на ощупь мелочь, Шут краем сознания отметил девушку, вошедшую в аптеку следом за ним. Ее внимание было целиком сосредоточено на нем, и интерес этот был далеко не романтического толка. Была в ней какая–то трудноуловимая странность, но сейчас ему было не до того. Псайкер сгреб горстью блистеры с таблетками и, слегка пошатываясь, направился на улицу. Почти не чувствуя собственных рук, он выдавил на ладонь несколько белых кругляшков, но очередной резкий приступ боли заставил его тихо взвыть и схватиться за готовую лопнуть голову, а спасительное лекарство полетело на землю.