– Никто ничего не слышал?
– Если и слышал, то я об этом не знаю.
Мегрэ заметил неподалеку дверь, в арочном обрамлении которой горел тусклый свет.
– Это что такое?
– Дверь, ведущая в рабочее помещение ювелирного магазина. Ею редко пользуются.
Перед тем как покинуть набережную Орфевр, Мегрэ сообщил о случившемся в службу криминалистического учета; прибывшие специалисты привезли с собой необходимые материалы и фотографическое оборудование. Как любые другие технические специалисты в криминальном судопроизводстве, они занимались исключительно своим делом, вопросов не задавали, беспокоясь лишь о том, что им приходится работать в таком узком пространстве.
– А что находится в глубине двора? – спросил Мегрэ.
– Ничего. Стены. И одна-единственная дверь, ведущая в здание на улице Меслей, но она давно заколочена.
Мужчину ударили ножом в спину, после того как он сделал около десяти шагов по переулку. Убийца осторожно крался за жертвой, и прохожие, плотным потоком проходящие по бульвару, ничего не заметили.
– Я обыскал его карманы и обнаружил бумажник.
Нёвё протянул кошелек Мегрэ. Один из работников службы криминалистического учета предусмотрительно направил на предмет более сильный электрический фонарь, чем тот, что был в распоряжении инспектора.
Бумажник оказался обыкновенным, не слишком новым, но и не слишком потертым, вполне добротным. В нем лежали три тысячефранковые купюры, несколько банкнот по сто франков, а также удостоверение личности на имя Луи Турэ, кладовщика, проживающего в Жювизи на улице Тополиной, 37. Там также обнаружилась карточка избирателя, выданная на то же имя, лист бумаги с пятью или шестью словами, написанными карандашом, и очень старая фотография маленькой девочки.
– Мы приступаем?
Мегрэ согласно кивнул. Последовали вспышки, щелчки фотоаппаратов. Толпа у заграждения увеличилась, и полиция с трудом ее сдерживала.
Сделав необходимые снимки, эксперты со всеми предосторожностями извлекли нож и поместили его в специальную коробку. Затем они перевернули тело. Присутствующие увидели лицо мужчины лет сорока, на котором застыло безмерное удивление.
Он не понял, что с ним произошло. Он умер, так ничего и не сообразив. В этом удивлении было что-то детское и одновременно трагическое; кто-то в темноте едва подавил нервный смех.
Одет мужчина был чисто и элегантно. Он носил темный костюм, демисезонное пальто, а на его неестественно вывернутых ногах красовались желтые ботинки, совершенно не сочетающиеся с унылыми красками пасмурного дня.
Все, кроме ботинок, было таким банальным, обыденным, что ни один человек на улице или террасах многочисленных кафе Больших бульваров не обратил бы на убитого ни малейшего внимания. Между тем полицейский, обнаруживший тело, сказал: