— Голодала и ходила в обносках, — в тон ему продолжила Наора, чуть горько улыбнувшись.
Рет — Ратус поднял бровь.
— По–вашему, стать куртизанкой было бы лучше? Завидуете вашей Гето?
— Не знаю, — пожала та в ответ плечами. — Мы обменялись с ней осенью парой писем, она писала, что хорошо пристроена. У нее домик в парке ее покровителя, этакая игрушечная мыза, где она живет и исполняет роль юной пастушки… Не знаю, — повторила Наора. — Она так ненавязчиво намекала, что ее покровитель мог быть немного и пощедрее…
— Вот видите, — развел руками Рет — Ратус, — нет в мире совершенства.
— Да, но это лучше, чем штопать чулки и прятать деньги от пьяного папаши, — фыркнув, вступила в разговор Алики. — Или попасть в какой–то непонятный переплет с переодеванием.
— Не скажите, сударыня, — улыбнулся ей Рет — Ратус. — Все зависит от того, что из этого выйдет.
— А что должно выйти? — живо отреагировала Алики.
Рет — Ратус обвел взглядом обеих своих подопечных, усмехнулся и спросил:
— Вы непременно хотите это знать?
Алики затрясла головой. Наора нерешительно кивнула.
— Прямо сейчас?
Алики замерла от предвкушения, а Наора повторила движение более уверенно.
Рет — Ратус задумчиво почесал подбородок, снова обвел девушек взглядом и, пробормотав: «А почему бы, собственно, и нет?», резко встал и быстро вышел из комнаты.
Девушки переглянулись, но так и не произнесли ни слова, пока их таинственный наставник и покровитель ни вернулся. В руках у него был тот самый большой продолговатый ящик, который Алики недавно назвала детским гробиком.
Рет — Ратус приказал девушкам освободить стол, и те бросились выполнять его распоряжение. Они были чуть напуганы, хотя Алики сразу поняла, что никакой это не гробик, слишком легко держал его Рет — Ратус. Да и не похож он был вовсе на гробик — так, простой деревянный ящик…
Водрузив ящик на освобожденный от платьев, шемизеток и прочих женских штучек стол, Рет — Ратус повозился с замочками, откинул крышку и отшагнул в сторону, давая девушкам возможность рассмотреть, что там находится внутри.
Те подошли к столу с некоторым трепетом, но заглянув, тут же сменили настороженность на недоумение, а недоумение на умиленные улыбки.
— Ой, какая прелесть, — невольно вырвалось у Наоры.