– Отец Фогден, да это же представители рода кожеедов! И так много! Впрочем, их всегда много в подобных случаях.
Штерн уже положил слепую пещерную рыбу в банку со спиртом и теперь смотрел на жуков.
Там были не только сами жуки – коричневые особи, но и их белые личинки, полировавшие череп Арабеллы, который в результате должен был побелеть. Они справились довольно быстро, как заметил опытный в этих делах священник. Я вспомнила, что ела маниоку, такую же белую, как и…
– Это кожееды? Должно быть. А название как к ним подходит, скажите? Славные обжоры.
Отец Фогден ухватился за шкаф, не в силах держаться на ногах, а потом заметил, что на него смотрит мамасита, держащая ведра в обеих руках.
– О, миссис Фрэзер, простите сердечно! Вы ведь хотели переодеться, прошу покорно…
Бросив быстрый взгляд на то, что осталось от моей одежды, я поняла, почему даже пьяный и обкуренный чокнутый священник сказал мне об этом. Не только платье, но и нижняя рубашка порвались до неприличия, а вся одежда была в грязно-соленых разводах, к тому же я была босой. Отец Фогден и Лоренц Штерн не требовали от меня бальных платьев и бриллиантовых серег, но и их общество требовало сколько-нибудь приличной одежды.
Священник позвал мамаситу, похожую на могильное видение, хоть у нее и были глаза, в отличие от пещерной рыбы.
– Мамасита, что можно дать этой бедной леди? У нас имеется подходящая одежда? Или одно из платьев… – бормотал овечий отец по-испански.
Женщина оскалилась, показав, что у нее есть еще и зубы.
– На эдакую корову ничего не налезет, – прозвучал злой испанский. – Можешь отдать ей свою рясу, если так неймется.
Она едва не плюнула при виде моих спутанных волос и чумазого лица.
– Идем. Умываться, – буркнула она мне по-английски.
Когда я закрыла за ней двери патио, то почувствовала огромное облегчение: во-первых, мамасита убралась, во-вторых, можно наконец заняться туалетом и без посторонних глаз.
Сутана отца Фогдена выглядела на мне немного странно, но это было намного лучше, нежели ходить в рванье, пусть и своем. Гребешка у меня не было, зато я смогла кое-как ополоснуть волосы из кувшина – уже хорошо. Совершая туалет, я все время думала об отце Фогдене. Отчего он такой странный? Что это – старческое слабоумие? Или это просто логическое завершение его любви к сангрии и конопле? Как бы то ни было, он и его служанка-мамасита были полными противоположностями друг друга: он бодрый и солнечный, а она хмурая и мрачная. Мамасита меня пугала, и мне не улыбалась перспектива оставаться с ней в доме без чьей-либо поддержки: натуралист пошел выкупаться в море, а от пьяного священника (а сангрия еще была, и он мог добавить) толку было немного и вряд ли стоило рассчитывать на помощь, когда бы этот василиск решил поиздеваться надо мной.