Продолжение речи прервалось полотенцем, которым Джейми принялся утирать лицо.
– И что сделаешь? – слабо произнесла я.
Видимо, он сам еще не знал, что бы ему хотелось сделать, но нашелся и предложил:
– И начну целовать тебя между бедрами. Там, где кожа самая нежная. Можно и бородкой пощекотать, если не против, а?
Я была не против, но отозвалась сдавленным от волнения голосом:
– Договорились. Ну а мне что делать все это время?
– Тебе что делать? Ну, ты можешь немножко постонать, тогда я буду более страстным, но вообще ты должна лежать и наслаждаться.
Что до страстности, то ее Джейми было не занимать: одна его рука уже лежала на моем бедре, лаская его, а второй он обтирал мокрую от воды грудь, правда, и она отправилась вслед за первой, когда он кончил утираться.
– «Левая рука его у меня под головою, а правая обнимает меня. Подкрепите меня вином, освежите меня яблоками, ибо я изнемогаю от любви»[19], – проговорила я фразу, пришедшую на ум и как нельзя лучше соответствовавшую ситуации.
Джейми блеснул зубами, казавшимися еще белее на фоне рыжей бороды.
– Нет, скорее грейпфрут, а не яблоко, – своеобразно переложил он слова Святого Писания, чтобы передать впечатление от моих ягодиц. – Хотя нет, все-таки не грейпфрут, он слишком мал, а тыква.
– Какая еще тыква? Спятил? – обиделась я.
– Натуральная тыква, здоровая, на солнышке долго лежала, – не растерялся Джейми и отмахнулся: – Давай дальше.
Стиснув на прощание мою ягодицу, его рука убралась ополаскивать подмышку.
– Так вот, о чем бишь я… Лягу-ка я на спину, а ты сверху, во всю длину, чтобы можно было потискать твои тыковки как полагается.
«Как полагается» означало такую сильную ласку, что я закряхтела. Но вредный шотландец не останавливался и расширил круг моих возможностей:
– Коль ты захочешь подрыгать на мне ногами, покачать бедрами, эдак похотливо, или даже попыхтеть мне в ухо – пожалуйста, позволяю, делай на здоровье.
– Что-о? Пыхтеть? Этого еще не хватало!
– Да, ты права, мне всегда этого не хватает, когда ты так делаешь. А ты так делаешь, – прибавил он, видя мою закушенную губу.
– Ну а с твоими грудями…
– Ого, я было подумала, что ты забыл о них!
– Ну что ты, англичаночка, когда со мной такое было? Так когда я стяну с тебя платье и на тебе останется только сорочка…
– А на мне ее нет, вот так.
– Это куда ни шло. Словом, я хотел сказать, что через хлопковую рубашку буду посасывать твои груди, ожидая, когда твои соски затвердеют у меня во рту, а затем сниму и хлопок, но коли его нет… Тем лучше, тогда они не только затвердеют, но и ты начнешь стонать, я так думаю.